Омут

Домой она шла с помертвевшим сердцем. И причиной тому было не само поведение пьяного Юрия, хотя пьяным она видела его впервые и это отталкивало, настолько не вязалось с его сложившимся обликом, с воспоминаниями, столько лет согревавшими душу. Другое было страшнее. С каждым шагом открывалась перед ней беспощадная правда — говоря о будущем, он на самом деле прощался с нею.

В ушах навязчиво повторялись убивающие строки: «…клятва прощальная и нелепый прощальный конец». И, главное, когда Вера Никодимовна сказала, что Таня должна переехать — она-то еще и согласия не дала! — Юрий не обрадовался. Даже мать заметила! А уж она сама-то ощутила глубоко и больно. Очень больно, потому что не привыкла, ведь до сих пор все в их отношениях от нее исходило!..

«Кто ж тут виноват? Кто из нас?» — пыталась она обратиться к рассудку, поочередно виня то себя, то его, но так никогда и не ответила на этот вопрос, хотя задавала его себе еще многие годы, особенно когда, бывая в городе, приходила, чтобы положить букетик простых цветов на могилу Веры Никодимовны…

Так оно решилось в тот день, хотя впереди еще было и последнее объяснение, и последние слова.

* * *

Юрий не знал, что решилось.

Он проснулся среди ночи. Болела голова, и мучила жажда. «Не нужно было смешивать вино и водку», — подумал он с отвращением, но легче от этого не стало. На веранде стоял синий кувшин с питьевой водой, куда Вера Никодимовна, по обычаю, клала серебряную ложку. Юрий спустил ноги с дивана, в носках прошел на веранду, напился прямо из кувшина, звякнул ложкой, показалось, что отпустило немного, однако ненадолго.

«Кажется, вчера я сделал все глупости; какие только мог», — признался он себе уныло и присел на ступеньки, обхватив голову руками.

— Не спится?

Юрий разжал ладони и увидел Воздвиженского.

— Как видите.

Ему сейчас было неприятно появление любого человека, но Воздвиженский, будто не понимая этого, подошел и присел рядом.

— Мучаетесь?

Он хотел сказать в ответ что-нибудь резкое, но голова так ломила, что он не нашел сил.

— Ужасно.

— Хотите… лекарство?

— Что?

— Лечебная доза спирта.

— Опохмеляться? Какая мерзость. Это же пошло.

— То, что облегчает физические и нравственные муки, не может быть пошлым.

— Поверите? Я войну прошел, а до такого…

— Охотно верю. Вы не похожи на пьяницу. Но, коли случилось… Впрочем, вольному воля.

Голова клонилась, если он не поддерживал ее руками.

— А поможет?

— Я надеюсь.

— Тащите. Черт с ним!

Глотать было нелегко, но Воздвиженский не обманул.

— В самом деле, — сказал Юрий через несколько минут, — такая гадкая штука, а помогает.

— Клин клином.

— На себе опробовали?

— Однажды в Галиции. Работали в госпитале несколько суток без малейшего отдыха. Думали, конец. Расслабились и напились. А тут новая партия раненых. Чувствуем себя полумертвыми. Что было делать? Приняли лечебную дозу, и за обработку раненых…

— Руки вместо ног не пришивали?

— Не помню такого.

Юрию уже стало легче, даже легко, и он смог улыбнуться.

— А вам почему не спалось?

— Я часто не сплю в это время.

— Бессонница? Наверно, неприятно?

— Когда как. Сейчас хорошо.

Воздвиженский посмотрел в небо. Небо было очень темное, хотя звезд светилось бесчисленное множество.

— Считаете звезды?

— Просто смотрю, вспоминая Канта. Он говорил, что две вещи его поражают — небо над головой, и сложность души человеческой. Кажется, так. Во всяком случае, меня поражают именно эти вещи.

— А то, что между ними?

— Простите?..

— То, что между человеком и звездами? Хаос окружающего бытия вас не поражает?

— Хаос бытия лишь следствие взаимодействия главных сил — вселенной и человека.

— Да вы философ! Завидую вам.

— У меня перед вами одно только преимущество, мне осталось жить меньше.

Воздвиженский ошибался, ему предстояло жить еще больше двадцати лет, а Юрию меньше двух.

— Вы так мало цените жизнь?

— Как вам ответить, Юра?.. Жизнь нельзя ценить меньше или больше. Или вы ее цените, или… смотрите со стороны. Я так думаю.

— И это можно… смотреть со стороны?

— Я стараюсь. Однако не уверен, что уже преодолел себя.

— А что делать мне?

— Ваш путь, кажется, определился.

— И что бы вы сделали на моем месте?

— Боюсь, что никто и никогда не может оказаться на месте, предназначенном для другого.

— Почему же? Идешь в наступление, спотыкаешься о кочку, невольно ступаешь в сторону, и тут твое место в цепи занимает другой и получает пулю, направленную в тебя. Только потому, что оказался на твоем месте.

— Нет. Вы не ушли от своей пули. Вы лишь посторонились, пропуская чужую пулю.

— Так просто?

— Пожалуй.

— Вы верите в предназначение?

— Да. Мир только представляется нам хаотичным. Мы не можем его понять и боимся сознаться, что он непостижим, а следовательно, и независим от нашей воли, наших усилий, даже мольбы, которую мы вкладываем в молитву.

— Вы отвергаете религию?

— Маленьким я был очень религиозен. Я ведь из семьи священнослужителей.

— А теперь?

Воздвиженский ответил не сразу.

— Я не изменился. Но изменился мой бог. Теперь мне понятнее мнение греков о том, что мир создан плохими богами.

— И вы верите в плохого бога?