Омут

– В нерациональном поведении. Ты же сам видишь. Если бы я была здорова, разве я позвонила бы сегодня только для того, чтобы услышать твой голос? Самое ужасное в этой болезни то, что она управляет тобой. Подчиняет себе твою волю. И ты просто не в силах ей сопротивляться. Даже наоборот, стремишься потакать ей во всём, вопреки здравому смыслу. Понимаешь, что поступаешь нелогично, но всё равно стремишься сделать то, чего делать не стоит. Вот ты спрашиваешь меня, зачем я здесь? Зачем сижу под замком? Но ты ведь прекрасно понимаешь, что в таком состоянии я способна на самые безрассудные поступки. Мало того, я открыто заявляю, что хочу, к примеру, воспитать Юленьку так, чтобы она сохранила способность чувствовать то, что может чувствовать сейчас. Я прекрасно понимаю, что обреку её тем самым на страдания, но отчего-то уверена, что ей никак нельзя терять свои врождённые способности. Я плохо помню собственное детство, но то, что удалось сохранить в памяти, очень похоже на моё нынешнее состояние. И оно настолько же прекрасно, насколько и ужасно. Не зря ведь говорят, что старики, впадая в маразм, снова становятся детьми. Приходится переживать нечто очень похожее на детские ощущения, когда, к примеру, хотелось без причины целовать маму. Или играть с котёнком. Или бескорыстно помогать бабушке мыть посуду. Или испытывать жалость к умирающему от неизлечимой болезни соседскому мальчику. Примеров масса! Эти чувства я переживаю и сейчас. Возможно, со стороны это выглядит глупо и бессмысленно, но я ничего не могу с собой поделать. – Мама вздохнула. – А ещё это тяжело.

– Но с чего ты вообще взяла, что твоё состояние – это болезнь?

– Так говорят врачи. Да я и сама понимаю, что это не нормально, но не могу с собой ничего поделать. Будто против своей воли тебе звоню. Да какая, впрочем, теперь уже воля… – махнула она рукой.

– А если они ошибаются? Врачи. Что, если это никакая не болезнь? Если всё совсем наоборот? Что, если это они все больны?

Мама грустно засмеялась.

– Все психи именно так и считают, сынок. На то они и психи. Но даже если врачи и ошибаются, от этого симптомы не становятся легче. Я страдаю. Понимаешь? Вижу, что понимаешь. Знаешь, о чём я говорю. Это ужасное состояние. И у меня сердце кровью обливается, когда вижу, что ты тоже столкнулся с той же бедой. Да ещё и в таком раннем возрасте. Наверное, это наследственное. Я уж и не знаю… – Она опять вздохнула и отчего-то поморщилась.

– А как ты поняла про меня?

– Иначе ты меня не слушал бы. Да и вообще вряд ли приехал бы сюда. Даже по голосу было слышно, когда звонила тебе. Пока ты добирался, я только и делала, что убеждала себя в том, что ошиблась. А как увидела, поняла: не ошиблась. У тебя на лице всё написано. – Она охнула, глубоко вздохнула и прикрыла глаза.

Я прекрасно знал, что так бывает, когда у неё начинает болеть сердце. Уговорил прилечь и помог поудобнее устроиться на койке, больше похожей на тюремные нары, чем на кровать.

– Как мне вытащить тебя отсюда?

– Ох, не нужно, Коленька. Тебе сейчас о своём здоровье надо думать. Я уже старая, своё отжила. Буду вам обузой, да к тому же опасной обузой. Мария, опять же, не одобрит. Устраивайте свою жизнь, растите Юленьку. А мне недолго мучиться осталось. Здесь таких, как я, контролируют. Таблетки специальные дают, чтобы моторчик поскорее износился. Глядишь, через месяц-другой и решится всё.

– Ты меня слышишь? Мы сегодня едем домой! Обещаю!

Она снова вздохнула и промолчала.

Но всё оказалось гораздо сложнее, чем я себе представлял, когда давал маме обещание. Трудности начались со скандала, который пришлось устроить надзирательнице, чтобы та помогла попасть на приём к главному врачу. Им оказался интеллигентного вида старичок. Невысокого роста в элегантных очках с позолоченной оправой. Его седые, но всё ещё густые вьющиеся волосы были уложены в безупречную причёску. На рабочем столе, как, впрочем, и во всей обстановке кабинета, царил идеальный порядок. Когда я вошёл, главврач неспешно подписывал какие-то документы и даже не взглянул в мою сторону.

Глава 21. Главврач

Я не стал дожидаться, когда старичок удостоит меня вниманием и, пройдя через просторный кабинет, сел в удобное кресло у стола. Врач продолжал подписывать бумажку за бумажкой и старательно делал вид, что не замечает меня. Когда последний документ был подписан, он аккуратно сгрёб их в одну стопку, уложил в папку и вдавил кнопку на краю широкого стола. Вошла секретарша, которая, увидев меня, на мгновение замерла. Она не рассчитывала встретить здесь посетителя, потому что не видела, как я прошёл в кабинет. Видимо, отлучалась куда-то из приёмной. Девушка забрала папку и ретировалась хорошо поставленной походкой подиумной модели.

Повисла тишина. Старик сидел в глубоком кожаном кресле, вертя в руках дорогую шариковую ручку, которой только что подписывал бумаги, и с наигранным вниманием смотрел в окно. Затем, словно опомнившись, развернулся в мою сторону и, упёршись локтями в стол красного дерева, сказал: