Омут

– Контролировать могу. На физиологическом уровне. Я же не расцеловываю дочь на людях и не признаюсь в любви всем, кого люблю. Вот за мамой, к примеру, скучаю. Мне ее очень не хватает. Но не рыдаю и не ночую у нее на могиле. Я контролирую эмоции, сдерживаю себя. Хоть мне и больно.

Врач вопросительно вскинула брови.

– Если контролируете, то предлагаю снова вернуться к убийству профессора.

Крыть было нечем. Я убрал руки со стола. Аглая Рудольфовна поправила лежащие перед ней бумаги, склонила голову набок и сказала:

– Николай, ваш случай далеко не типичный. Синдром повышенной сензитивности, проще говоря СПС, еще до конца не изучен и, если вы говорите мне правду, если вы и в самом деле преодолели в детстве эмоциональный барьер и какое-то время жили нормальной жизнью… Как правило люди, страдающие подобными расстройствами, это люди, не преодолевшие эмоциональный барьер в детстве. Понимаете? Это, так сказать, врожденный дефект, который сопровождает их всю жизнь от рождения и до самой смерти. Иногда у вполне здоровых людей СПС вновь проявляется в глубокой старости. Такие пациенты также неизлечимы. Некоторые специалисты склонны называть это сенильной деменцией, а если говорить проще – маразмом. Старческим маразмом. Но я считаю, что это ошибочное представление, и маразм не имеет к проблеме абсолютно никакого отношения. Ваше заболевание возникло уже после подавления эмоций в детстве. Причем возникло не в преклонном возрасте, а в самом рассвете жизненных сил! Это подтверждают все, начиная с вашей супруги и заканчивая коллегами по работе. Такое расстройство выглядит скорее, как аномалия, а не как норма, если слово «норма» вообще применимо в отношении болезни.

«Применимо, моя дорогая докторша. Еще как применимо!», – подумал я и с удивлением отметил, что эта самая докторша вызывает у меня симпатию. В самом деле, со мной так открыто не говорили с тех пор, как мы с Лехой январской ночью сидели на кухне и пили чай. По крайней мере, я ожидал от нее очередных вопросов про слонов, а она принялась делиться своими соображениями. Да еще и кофе угостила. У меня начало складываться ощущение, будто она воспринимает меня не как пациента, а как… коллегу!

– Традиционные методы лечения позволяют частично справляться с такого рода расстройствами, но не излечивают их полностью. Скорее, просто купируют симптомы, но не более того. Суть заключается в медикаментозном лечении, в применении нейролептиков, инсулиношоковой и даже электросудорожной терапии. Знаю, звучит ужасно. По-правде говоря, это и в самом деле ужасно. Человека подвергают чудовищным мучениям, в результате которых он все равно продолжает страдать от заболевания и обречен в будущем проходить терапию снова и снова. Я же хочу предложить нечто кардинально противоположное традиционным методам. Я возглавляю экспериментальное отделение, специализирующееся на проблемах, подобных вашей. Пишу докторскую на эту тему и, вы уж простите меня за прямоту, ваш случай представляет как для меня, так и для науки в целом, колоссальный интерес. Понимаю, что для вас, в вашем состоянии, эти слова могут звучать несколько… Эти слова могут ранить вас.

– Да нет. Все нормально. Я понимаю.

– Да… Так вот, я бы хотела поработать с вами более плотно. Если вы не против, конечно.

– Даже так? – удивился я, – А разве от человека в моем положении обязательно получать согласие?

– Конечно! – теперь удивилась Аглая Рудольфовна, – Я прошу вас поработать со мной, а не быть подопытным кроликом! Поймите, мне нужен не пациент. Мне нужен, в первую очередь, человек, желающий помочь справиться с собственной бедой. Но он, при этом, должен быть полностью открытым, всячески способствовать изучению проблематики. В свою очередь обещаю обеспечить вам комфортные условия пребывания и достойное обращение. А самое главное – полное излечение без мучений. Скажу больше: вам даже понравится! Обещаю! Вас переведут в мое отделение. Я лично буду следить за тем, чтобы все было в рамках нашей договоренности. И, само собой, я гарантирую вам защиту от уголовного преследования.

– А как долго это продлится? Ну, ваша работа со мной.

– Не моя работа с вами, Николай! – она вскинула указательный палец вверх, – Наша совместная работа. Важно, чтобы вы это понимали.

Я усмехнулся и кивнул, давая понять, что согласен с ней, но все равно переспросил:

– Так сколько?

– Не знаю, Николай. Как я уже сказала, ваше эмоциональное расстройство – редкое исключение, если вообще не уникальный случай. Боюсь обсуждать какие-то сроки, но готова заверить, что сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам снова вернуться к нормальной жизни как можно скорее. В конце концов, это и в моих интересах тоже. Чем раньше мы справимся, тем эффектнее будет выглядеть моя методика в глазах ученых мужей.

– Я согласен, Аглая Рудольфовна.