Омут памяти

Еще пример. При моем предшественнике Николае Иноземцеве институт подвергся мощнейшей атаке со стороны горкома партии и городских спецслужб. Дело в том, что какая-то часть Политбюро (Тихонов, Гришин и др.) вела атаку на рабочее окружение Брежнева, авторов его речей (Иноземцева, Арбатова, Бовина, Загладина, Александрова-Агентова, Цуканова и др.), обвиняя их в том, что они «сбивают с толку» Брежнева, протаскивают разные ревизионистские мысли, ослабляют силу партийного воздействия на массы и государственные дела. Этой группе из Политбюро активно помогал заведующий отделом науки ЦК Трапезников и помощник Брежнева Голиков.

Дело дошло до того, что в московских вузах кагэбисты «организовали раскрытие» ими же организованных «антисоветских групп». В число «злокозненных» попал и наш институт. Иноземцев был выбит из седла, смят. Эта гришинская операция, я убежден, ускорила смерть Николая Николаевича. Так или иначе, но в институте прошли аресты, некоторых ученых сняли с работы, исключили из партии и сделали «невыездными». Я слышал об этом еще будучи в Канаде. Теперь, когда пришел в институт на работу, узнал, что многим талантливым ученым не разрешаются поездки за границу. Институт начал терять свой международный авторитет, чего, собственно, и добивались городские партийные власти и спецслужбы.

После понятных колебаний решил позвонить в контрразведку КГБ. Там отнеслись к проблеме сочувственно, но отослали к городским властям, поскольку, как сказали в КГБ, «горожане заварили кашу, пусть и выпутываются». Я стал говорить об этой проблеме вслух на разных совещаниях. Одновременно попросил институтский партком начать восстановление в партии пострадавших, снятие выговоров. Все это очень не понравилось руководству горкома партии. Нажим на институт усиливался. Проверки, придирки, записки о недостатках, критика на совещаниях и т. д. — набор известен. Особое раздражение у городских властей вызывало то, что я не ходил на всякого рода собрания-заседания, бесконечно собираемые горкомом партии, посылая туда кого-то из заместителей. Отказался посылать ученых института на уборку мусора на строительных площадках разных объектов в районе.

Однажды в партком института прислали анкету, в которой предлагалось заполнить несколько граф с указанием фамилий тех будущих руководителей института, которые заменят нынешних. Это касалось и директора института. Я решил оставить анкету без внимания из-за ее предельной глупости. Но вдруг из райкома срочно запросили анкету обратно. Оказалось, что об этой затее узнал Аркадий Вольский (в то время помощник Андропова) и устроил на эту тему крупный разговор с партийным начальством города.

Тем временем я продолжал настаивать на «очищении» ученых института от ярлыка «невыездных». В конце концов контрразведка согласилась на своеобразный компромисс. Я, директор института, соглашаюсь на установление в институте должности «офицера по безопасности» в качестве моего административного помощника, а контрразведка знакомит меня с делами о «невыездных».

В институт прислали полковника Кима Смирнова — доброжелательного человека, который многое сделал для того, чтобы избавить от разных наветов коллектив института. В итоге десятки докторов и кандидатов наук получили разрешения на поездки за рубеж. А запреты были часто по причинам, которые сегодня понять невозможно. Одному ученому закрыли зарубежные поездки только потому, что он не стал выступать на партсобрании, посвященном вводу советских войск в Чехословакию. Человек сослался на недомогание, чему не поверили. Ах, так? Шаг в сторону — сиди дома!

Пожалуй, стоит рассказать еще об одном случае из тех времен, когда по указанию Андропова на улицах, в магазинах, парикмахерских, даже в банях начали вылавливать тех, кто в момент отлова должен находиться на работе. Глупость несусветная, мера унизительная. Казалось бы, за «беглыми крестьянами» прекратили охотиться еще в прошлом веке, но большевистский бюрократ, а он, когда речь идет о беззаконии, особо ретив и всегда готов поиздеваться над людьми. Облавы не обошли даже научные институты. Ведь люмпен, пусть даже в генсековском обличье, уверен, что ученый тоже должен «от и до» сидеть за канцелярским столом и подконтрольно заниматься научными открытиями.

Однажды прихожу в институт и вижу при входе каких-то неизвестных мне людей и наших растерянных старушек вахтерш.

— Предъявите ваши документы! — потребовали они.

Я малость ошалел и спрашиваю у вахтерши:

— Кто это такие?

— Говорят, комиссия из райкома.

— Какая комиссия? Кто разрешил им войти в институт? Кто выписал пропуск?

— Ваш замдиректора по хозяйственной части.

— Позовите его сюда.

Проверяющие заволновались, поняли, что обмишурились, попытались объяснить мне, что находятся здесь по решению райкома партии, что обязаны зафиксировать тех, кто опоздал или вообще не явился на работу.

Подошел мой заместитель. Я спросил его, что это за люди и кто разрешил им проверку. Он начал что-то объяснять, а я попросил проверяющих покинуть институт и больше не приходить сюда без санкции прокурора.