Итак, в лексиконе «вождей» вновь появилось «вражеское охвостье».
По стране прокатилась волна арестов и приговоров за «клевету на советскую действительность» и «ревизионизм». Только в первые месяцы 1957 года к уголовной ответственности было привлечено несколько сот человек. Тысячи людей, как-то проявивших себя сторонниками обновления общества, были брошены в лагеря и тюрьмы. ЦК КПСС ужесточил контроль за деятельностью идеологических учреждений, творческих союзов, научных центров, средств массовой информации. В специальных постановлениях резко осуждалась позиция тех газет и журналов, которые «слишком прямолинейно» поняли идеи доклада Хрущева.
Помню аппаратный ажиотаж в 1957 году вокруг проекта постановления о культе личности, который готовился в отделах ЦК. Я продолжал учиться, но по старой памяти меня пригласили в ЦК для работы над этим документом. Борьба шла за каждое слово, за каждую формулу, особенно за то, чтобы не дать в обиду сложившуюся систему, оставить в неприкосновенности коренные постулаты удобной, податливой для начальства и жестокой для всех остальных идеологии.
Уже тогда, несмотря на решения XX съезда, быстро набирала силу тенденция не только замолчать факты беззакония и произвола, но и обелить самого Сталина. Впрочем, тенденция эта и не умирала, а лишь временно притаилась. Главным при редактировании текста постановления был Михаил Суслов. Насколько я помню, его оппонентами выступали помощники Хрущева, особенно Лебедев.
В воспоминаниях Хрущева есть слова, в определенной мере раскрывающие его позицию по отношению к событиям после XX съезда. Он признал, что за три года после смерти Сталина «мы не смогли разорвать с прошлым, мы не могли набраться мужества, внутренней потребности и приоткрыть полог и заглянуть, что же там, за этой ширмой. Что кроется за тем, что было при Сталине… Мы сами, видимо, были скованы своей деятельностью под руководством Сталина, еще не освободившись от его давления».
До сих пор на коммунистических митингах — портреты Сталина, а в руководстве КПРФ и сегодня считают доклад Хрущева политически ошибочным. После его свержения с поста руководителя партии просталинские настроения стали особенно разухабистыми. Где-то году в 70-м я ехал в Кремль в одной машине с Сергеем Трапезниковым, заведующим тогда отделом науки ЦК, приближенным Брежнева. Он всю дорогу рассуждал о том, как устранить вред, нанесенный Хрущевым.
— Что же будет с марксизмом, когда мы умрем? — огорчался Трапезников. Говорил, что марксизм из революционного учения под натиском враждебных ревизионистских сил может превратиться в оппортунистическое, если ЦК будет и дальше недооценивать эту угрозу. В качестве главного ревизиониста мой собеседник называл Бориса Пономарева, секретаря ЦК. Ему же, Трапезникову, принадлежит занятная фраза из его книги по аграрному вопросу.
Над ней долго смеялись в Москве: «Волчья стая ревизионистов свила осиное гнездо». Оригинально, не правда ли?
Почему Хрущев начал сворачивать процесс десталинизации? Прежде всего, как мне представляется, потому, что, сказав правду о конкретных преступлениях Сталина, он испугался последствий своего исторического деяния, ибо в обществе началась дискуссия о характере самой системы. Помнил и свою личную вину в репрессиях. Кроме того, он видел мощную оппозицию внутри правящей элиты, включая таких сталинских «зубров», как Молотов, Каганович, Маленков. Он играл в прятки и с самим собой, и со своими коллегами по руководству.
Конечно, путь к прогрессу тяжел и долог. Когда я говорю о подвиге Хрущева, то отношу к нему лично: