Омуты и отмели

По обочине дороги, наконец залитой асфальтом после пожара, брел Семен Семеныч, возвращаясь из райцентра, куда успел сгонять по какой-то своей надобности, поймав попутку на большаке. За ним деловито трусил Шарик. На подходе к деревне их обогнала «Нива», которую вел сам отец Арсений, сзади сидела матушка Наталья, державшая на коленях маленькую беленькую девочку: это была сирота, взятая ими из детского дома. А впереди, рядом с Арсением, мальчик Егорка делал вид, что рулит, – Наташа то поправляла ему воротничок, то приглаживала волосы, а он дергал головой: «Ну, ма-ам!» Семеныч поклонился, крестясь, и Арсений на ходу его благословил.

Дальше по дороге летела во весь опор лихая тройка, звеня бубенчиками: Анатолий устроил это для «молодых», так что Маруся с Митей домчались до деревни с ветерком. Следом неслась машина, она затормозила – Семеныч снова перекрестился, но теперь уже с некоторым ужасом: «Свят, свят, свят!» Из машины сверкнул на него белозубой улыбкой и белками глаз почти невидимый в полутьме Стивен: «Садитесь, подвезем!» Рядом со Стивеном улыбалась Семенычу монашка в странном чепце: сестра Людовика, принадлежавшая к ордену милосердия, получила благословение на работу в России, о чем никто еще не знал, и Мила предвкушала удивление и радость родных.

Семеныч, подхватив Шарика под пузо, влез на заднее сиденье, где сидел несколько ошарашенный Гена-Страйдер. Он только два дня как прилетел из Нью-Йорка и как раз собирался начать розыски Риты, которая так и не сообщила ему своего адреса, но тут его самого нашел Стивен, привез к Злотниковым, где на него сразу обрушились Муся с Митей: «Ой, вылитый Лёсик!» На следующий день, встретив в аэропорту Милу, они отправились в Кострому. Гену не оставляло ощущение бесконечного и слегка абсурдного сна, все сильнее закручивающегося наподобие цветного смерча.

Тройка и машины остановились посреди деревни, со всех сторон к ним бежали взрослые и дети, Гена вылез, оглядываясь, и замер: прямо напротив стояла Маргарита и смотрела на него, а в руках у нее были желтые цветы. Простые одуванчики – она хотела сплести венок для Сонечки. Из-за спины матери тихо вышел Лёсик и, подойдя к отцу, запрокинул голову: «Здравствуй, папа!»

Поднявшись еще выше, Марина с Алексеем увидели и большак, и железную дорогу, и поезд, бодро бегущий в сторону Москвы среди постепенно оживающих после пожара лесов. Сверкали на солнце зеркальные полоски рек и лужицы озер, пестрели разноцветные луга и поля, автострады кишели машинами…

И, пролетев над далеко раскинувшей свои щупальца Москвой, они оказались в самом ее центре, на Добрынинской, где в отремонтированном старом доме, в подвале которого ютилась некогда Анна Красильникова с помощниками, готовился к открытию центр «Милосердие», и Анна как раз следила за рабочими, которые вешали на стену вестибюля Лёшкиного «Ангела Надежды».

А чуть дальше, в Лаврушинском переулке, в Инженерном корпусе Третьяковской галереи, в одном из залов, перед последней картиной Алексея Злотникова, законченной им полгода назад, стояла тоненькая девочка с длинной русой косой. Замерев и прижав руки к груди, девочка широко распахнутыми глазами смотрела на картину и думала: «Это любовь! Так вот она какая…» Льющийся с полотна свет наполнял ее душу радостным ожиданием и надеждой – она не замечала, что высокий черноволосый юноша с этюдником любуется ею самой. Ощутив чье-то присутствие рядом, девочка наконец обернулась, встретилась с ним взглядом, и в ту же самую секунду…

В ту же самую секунду приоткрылась – вспышкой молнии! – дверь в будущее, и они увидели всю свою дальнейшую жизнь: рядом, вместе, рука об руку – в горе и в радости, в богатстве и бедности, в здравии и болезни…

И пока смерть не разлучит…