Омуты и отмели

– Ир, да я понимаю, о чем ты! Знаю, я слоник толстокожий, мама всегда так говорит. На самом деле я много чего чувствую, только внутри себя. Я не умею, как вы с Мусей: ах-ах и всякое такое. Ты знаешь, я сейчас что-то так задумываться стал обо всем. Особенно после того, как меня тут все подряд воспитывали: и отец, и Стивен, и даже Митька! Мама только не стала. Решила, наверное, что бесполезно. Меня папа своей историей потряс – помнишь, я рассказывал? Это первый раз было, что он со мной, как со взрослым, говорил. Они все привыкли, что я младший: «Ванечка маленький!» Уже и Совята подросли, и я сам под потолок вымахал, а им все – «маленький»!

«Правда!» – подумала Ирочка, и так же подумала Марина, стоявшая под Ванькиной дверью: она проходила мимо и «услышала», что шепчет Ваня в телефон. Конечно, подслушивать было нехорошо, но Марина не удержалась, потому что Ванька говорил очень важные вещи.

– Ты знаешь, я только сейчас понял, что в парнике вырос. Мы же как в сказке жили, а думали, так у всех. Отец с матерью ни разу у нас на глазах не поругались. Ну, отец орет, конечно, но кто ж его боится!

«Бедный Лёшка!» – усмехнулась Марина.

– А у них совсем не так гладко все было, теперь-то я знаю.

«Это что ж он такое знать может?»

– Я первый раз задумался, когда Митькины родители развелись, и понял: это мама! Она все беды разводит. Знаешь, говорят: чужую беду руками разведу? Как она отца с того света вытащила! А наши-то с Муськой бедки для нее что семечки. И мы не привыкли сами! Ни задумываться, ни справляться. Чуть что – к маме. Я недавно это все понял. Теперь думаю.

– С каких пор? Думаешь?

– Месяца полтора, наверное. А что?

– Да так. – Ирочка улыбалась: «Ай да бабушка Ольга! Вот что она сделала!»

А Марина медленно пошла по коридору к спальне: «А ведь Ванька прав!» Она залечивала их с Мусей душевные царапины и ранки, даже не задумываясь, хорошо это или плохо. Прикрывала их все время, как зонтиком, своей любовью, вот они и не повзрослели душами. Надо теперь помнить об этом, чтобы не повторить такого с Совятами…

Ирочка с Ваней еще долго разговаривали – пожалуй, впервые так откровенно. И заснули оба с мобильниками в руках, совершенно разрядившимися к утру. Ирочка проснулась сама, почти вовремя, а Ваньку долго будила Марина, ужаснувшись, что он спит одетый – господи, всю ночь проболтали! Ванька выпил кофе, но так и не очнулся толком, и в такси все заваливался на отца. В экспрессе они с Ирочкой обнялись, мгновенно уснули и спали до самого Ярославля. А Леший, покосившись на сонную парочку, спросил:

– Марин, а за что тебя Ольга ругала, помнишь? По поводу Ваньки с Ирочкой? Давно хотел узнать, да все забывал.

Марина вздохнула:

– За дело ругала! Я неправильно сделала. Надо было Ваньку как-то… растолкать, что ли. Душу ему растревожить, а то она спала. А я взяла и… Ну, в общем, вроде как на веревочку его к Ире привязала.

– На веревочку! Ишь ты! – Леший заглянул Марине в глаза: – А меня ты тожена веревочку привязала, а? Признавайся!

– Конечно. На канат. Разве тебя веревочкой удержишь?..

Они поцеловались, и Марина, положив голову Лёшке на плечо, задумалась о прошлом, настоящем и будущем. О будущем, которое она по-прежнему видела заросшим лесом с множеством тропинок. Да разве увидишь больше, стоя на опушке! И разве знаешь, куда идешь, бредя в темноте по незнакомой местности, ориентируясь в пространстве то по лунному отблеску на бутылочном осколке, то по огоньку сигареты случайного спутника, то по колючему блеску дальней звезды. Но оглянувшись назад с вершины холма, куда ты незаметно поднялся к рассвету, ясно увидишь пройденный путь: вот старое дерево, на которое ты наткнулся, вот камень, о который ушиб ногу, вот развилка, на которой свернул.

Картинка сложится.

И ты поймешь, что шуршало в траве, что звенело в воздухе…

Поймешь, зачем ты шел.

Эпилог

Леший сидел на крыльце, подставив лицо августовскому неожиданно жаркому солнцу. Сегодня он рано встал и успел искупаться – в этом году сделали небольшую запруду, и теперь в речке можно было даже нырять. Он смотрел, как в ярко-синем небе лениво плывут облака – так же лениво плыли мысли: «Как хорошо, что будет праздник… Люблю праздники… Выпьем… Споем…» Сзади скрипнула дверь, и Марина уселась с ним рядышком, чмокнув в щеку:

– Ммм, какой ты вкусный! Купался?

– Привет, душа моя.

– Ой, какой день-то…

– Да, красота.

– Лёш, а что я тебе сказать хотела!

– Что?

– Только это страшный секрет! Ты не скажешь никому, нет?

– Да что такое-то?

– Я тебя люблю! – Марина потерлась щекой о его плечо.

Лёшка засмеялся:

– Что это ты вдруг?

– В честь дня рождения! Ты забыл, что ли?

– Ой, не напоминай. Зря мы все в одну кучу! Была бы нормальная свадьба у ребят, а тут еще я со своим непонятным юбилеем. Пятьдесят пять – ни то ни се…

– Лёш, я не понимаю, что ты так переживаешь? Подумаешь, пятьдесят пять! Для мужика – это самый расцвет, а ты печалишься!

– Расцвет, скажешь тоже…

Леший вздохнул: он и сам не понимал, чем его так смущает эта цифра.

– И потом: главное, как ты сам себя ощущаешь. По мне, так тебе больше пятнадцати и не дашь. Ой!