Он – Форс

Может, не стоило говорить про бойфренда – текущего или уже бывшего (самой бы разобраться), – но Крейден и бровью не повел. Не спросил, состоялся ли между нами разговор, не спросил, собирается ли этот разговор вообще состояться.

– После снова отец. Сообщил о том, что Генри во взрыве машины подозревает меня – мол, больше некого. Хочет собрать отряд ищеек, чтобы разобраться в причинах. Надо же. – Я умолкла на мгновенье. Продолжила неуверенно, даже жалко: – Может, кинуть ему вторую гранату? Уже в дом?

– Не вздумай.

Прозвучало сухо. Жаль. Хотелось услышать что-то другое. Но с тех пор как мы перелетели мост, с момента преподанного мне урока, Крейден вообще казался жестким, отстраненным. Это кололось под свитером, под кожей.

– Мне трудно… когда ты… такой.

Я никогда не признавалась в слабостях, не в моем духе. Но с ним иначе не выходило.

Форс понял без слов. Отнял руки от колена, взглянул все еще непривычно, укоризненно. Закурил, как ковбой из фильма, – с прищуром, сигарета зажата в уголке рта.

– Жесткий?

– Да.

– Ты знала о том, что я жесткий, с самой первой ночи. С первого касания. Будешь отрицать?

Отрицать не имело смысла.

Он отошел, чтобы покурить на краю поляны, чтобы не дымить рядом со мной. Стоял, глядел на чащу, куда-то вглубь сумеречных стволов.

Какое-то время я смотрела на его широкоплечий ладный силуэт, заранее зная, что никогда не смогу им налюбоваться. После опустила штанину, поднялась с бревна, захромала вперед. Подошла, обняла со спины, вновь ощущая то, чего не должна была, не после двух дней знакомства – что этот человек мне родной. Меня всегда будет тянуть к нему, видимо.

– Не надо… так. Больно.

Я могла пережить шипы малознакомых людей, Итана. Даже отцовские. Но шипы Крея насаживали меня целиком. Его осколки, как смертоносное оружие, – сразу навыворот через сердце.

– Не пугай меня больше, – ответил он тихо, жесткость уходила из его тона. – Не пытайся еще раз убиться.

Он был прав. Непостижимым образом я понимала это. Падала я много и часто, ранилась, ударялась, но никогда не срабатывала в прошлом интуиция, как сделала это сегодня. Предупредила о том, что это будет «последний полет».

– Как ты… оказался там? – В овраге, в ущелье.

– Неважно.

«Неважно. Конечно».

Мы же молчаливые, загадочные, появляемся, когда хотим, исчезаем без фраз о следующем звонке.

Руки я отняла. Вернулась на бревно. Докурив, Крей вернулся туда же. Снова задрал штанину, снова продолжил процедуру «тепла-холода», зажав мой опухший сустав между ладонями. Сообщил, не поднимая глаз: – О Генри не беспокойся. Я разберусь.

Как всегда, рационально. Но легче почему-то не стало, не теперь, когда я дождалась слов, которые желала услышать чуть раньше.

– Он будет…

– Он будет жить. Не думай о нем.

Но в Генри ли дело? В отцовской нелюбви? Или сегодня на спуск меня толкнуло, если быть честной, другое? Нужда в совершенно другом человеке, не предупредившем, позвонит ли в следующий раз. В том, что я привязалась к нему сразу же так, как не привязывалась ни к кому.

Сустав горел; кожа леденела под чужими пальцами.

– Уровень боли?

– Четыре. С половиной…

А что, если завтра будет так же? Ни звонков, ни смс? Только «починенное» колено, взятое с меня обещание больше не убиваться и тишина. Полная, глухая и беспросветная. Тогда мне вместо спуска придется напиться, подраться, принять что-нибудь, чтобы заглушить вечную пустоту?

Нет, так жить нельзя, так не пойдет. Ни к чему ежедневно, ничего не понимая, рвать душу в клочья и ждать не дожидаясь. Если Крейден такой, если таков его подход, то что-то решать придется мне самой. Только как отказаться от человека, ставшего для тебя наркотиком? Эта линия сильной шеи, эти три точки – начало загадочной татуировки. Крей никогда не пах табаком даже после курения, он пах собой, парфюмом, смесью древесной коры, чуть-чуть дымом. Он очень сильно «пах» мужчиной уже в том смысле, который невозможно уловить носом. Его, черт возьми, хотелось целовать – исступленно, без мыслей, теряя логику, теряя себя.

Почему быть «умной и рациональной» так сложно? Почему отчаянно хочется быть тупой и наивной? Почему так сильно хочется жить одним днем, этим конкретным моментом, когда жаждешь коснуться чужой кожи своими губами?

– Я чувствую твой взгляд, Ви.

Мой взгляд, прилипший к трем точкам.

Крей чувствовал, да. И не только взгляд – чувства, мысли. Он знал, что я хочу его; изредка шевелились, улавливая тонкие флюиды, крылья его носа. Изменилась вокруг нас аура.

Не стоит так продолжать. Кто-то из нас должен быть «умным».

– Уровень боли?

– Три… Два.

Колено почти прошло. Вот только на него было плевать, потому что болело сердце.

– Хорошо.

Мой врачеватель поднялся для того, чтобы вновь сходить к багажнику, принести из него походный аптечный саквояж. Откуда-то взялась пахучая мазь, эластичные бинты.

«Рубить сразу? Не вкусив еще раз хотя бы один-единственный поцелуй?» Но собачкам хвост не режут по чуть-чуть…

Бинт обматывался вокруг колена туго, но в меру. Как раз.