Он где-то здесь

— Согласился, — с болью произносит Никитин. — Почему? Со всех сторон — за горло! Сельхозтехника — взошло из-под нее, не взошло — гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло — все равно плати! — Он накаляется. — И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели!

— Фамилия человека из района? — уточняет Орлов.

— Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись… Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закрепить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь!

— Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? — считает нужным отметить Щепкин.

— Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку… Эх! — сам себя обрывает председатель. — Разве я один? У соседей похуже творили!

— Похуже — это как? — интересуется Пал Палыч.

— Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, обратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу — и выполнили поставки. Без единого живого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота — «чичиковскую»…

Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон — приятно.

— Фиктивное мясо — это безобразие! — заявляет он. — Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки…

— Нет! — отрекается Никитин от защиты. — Чужой виной не оправдаешься!

Знаменский прохаживается по комнате, останавливается около Орлова.

— Ну что?

— Суть ясна, Пал Палыч.

— Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин?

— Понятно, известен.

— Чем он здесь занимался?

— Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье мужикам. В общем, и бухгалтер и кассир.

— Когда он был здесь последний раз?

— В тот самый день…

— С какой целью?

— Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше.

— Расшифруйте, пожалуйста, «остальное».

— Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на «мертвых душ».

— Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали?

Теперь и Никитин пристально смотрит в окно.

— Да, разговаривали… — в тоне его проскальзывает покаянная нотка. — Вон там встретились, возле старой баньки…

…Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью «Не бросать!». В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато.

По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе — орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках.

Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки — раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, — затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию «народного промысла».

— Здорово, бабуся! Как производительность труда?

— Дурацкое дело нехитрое, — проворчала бабка.

— А что на сегодняшний день имеется?

Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины.

— Кажись, елка… не, кажись, девка с коромыслом… Будешь брать?

— Для коллекции.

Артамонов вынул из левого ящика «девку с коромыслом», отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в «производственном процессе».

Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев.

— Добрый день, Иван Тихоныч.

— Здравствуй. До шоссе подбросишь?

— С удовольствием.

Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал:

— Дела идут, контора клеит? — Никитин не отозвался. — До свидания, бабуся!

Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и председатель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды.

— Неважное настроение? — спросил Артамонов.

— А чему прикажешь радоваться? — неохотно отозвался председатель.

— Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве.

— Мычат, потому что доить давно пора, — охладил его председатель.

— Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь…

— Вон там тоже рай, — едко бросил Никитин, указывая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. — Празднуют твою получку!

Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой:

— Благодетелям… почтение! — Он поклонился в пояс.

— Шел бы ты, Тимофей! — морщась, посоветовал председатель.

— Нет, желаю… — Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. — Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй…

Артамонов поспешно убрал руку за спину.