Он говорит

Здоровенный громила открыл сейф, и всем стало видно, что он до отказа забит зелёными американскими деньгами. Люди, пришедшие за этими деньгами, невольно привстали со стульев и протянули свои ручонки к своему и чужому богатству.

— Слушай, подожди, да? — остановил их Мирзоев.

Кредиторы замерли. Их руки зависли бессмысленно, как гипсовые конечности садово-парковых пионеров.

Обращаясь к старшему из гостей, Мирзоев произнёс:

— Подожди, я сейчас тебе один история расскажу. Вот у тебя, скажем, был женщина. Ты его в ресторан водил, торт покупал, мороженое ей покупа-а-ал, шубу покупа-а-л… Вы год жили счастливо, потом он от тебя ушёл. Ушёл к уважаемый человек. Может такое быть, да?

Кредиторы с глухим стуком закивали головами, роняя их на грудь.

— Так вот. Женщина ушёл к уважаемый человек. И ты приходишь к нему и говоришь: „Я с этой женщиной год жил, мороженое ей покупа-а-ал, шубу покупа-а-ал, вот тебе, уважаемый человек, чек из магазина раз, чек из магазина два, вот тебе ещё чек. Заплати мне?“ Да? Ты, конечно, прав будешь… Но ведь уважаемый человек потом об этом людям расскажет.

Мирзоев откинулся в кресле, и, помолчав, продолжил:

— Я, конечно, могу отдать тебе эти деньги. Я пилевал на эти деньги. Но меня могут спросить, зачем вы ко мне приходили. А я ведь уважаемый человек, потому что я не вру. Я скажу, зачем вы приходили и скажу, что дал вам денег.

А вы знаете, кто такой артист. Ведь артист — он кто? Он как женщина, да. Купил себе платье — и пляшет, радуется. Артист купил себе пиджак — и тоже пляшет, радуется. Он чисто женщина, понимаешь?

Гости уже были не рады, что пришли, они сидели на чёрной коже стульев как на сковородках. Они обливались потом и порывались покинуть Мирзоева, но тот остановил их жестом.

— Ты, конечно, можешь взять эти деньги, да… Только вот представь, сидишь ты в кабаке, с друзьями, сидишь и видишь этот артист в телевизор. И ты друзьям говоришь: „Видишь этот голубой пиджак? Это я ему купил!“. И гордишься — потому что ты уважаемый человек. А вы, конечно, правы… Конечно, правы, когда хотите денег…

А они, эти деньги, уже выложены на стол грудой резаной бумаги. Хозяин делает над ними несколько широких пассов, будто фокусник на манеже. И зелёная бумага пугает гостей не хуже, чем огненные кольца — тигров.

— Да, вы правы, вы правы. Эти деньги — ваши. Но подумайте сначала…

Кредиторам не надо было думать, они, уронив пару стульев, оттянув толстыми пальцами цепочки на отсутствующих шеях, покинули кабинет.

После того, как эта история была рассказана, к нам подошёл музыкант Балабанов и сказал:

— Надеюсь, вы понимаете, что это враньё?

— Ну да, — отвечали мы ему.

— Враньё, враньё, — продолжил серьёзный человек Балабанов. — Я их всех знал. Пиджак был совсем не голубой…»

Он говорит: «Нет, я-то в домике живу. Не в сельской местности, а в дачной, садово-огородной. Там по зиме лучше, чем летом.

Это старые дачи веселы по лету — там сосны за высоким забором. Тишина и спокойствие.

Мне так один сторож говорил в Красково:

— Еврей, — говорит, — он сосну любит. У нас тут самое оно. Сосны…

Я тебе скажу, как приборист со стажем: по евреям надо всю окружающую действительность калибровать.

Еврей плохого не захочет.

А наш человек возьмёт, что даёт, или, на худой конец, что плохо лежит.

Поэтому у нас — что? Суглинок и сорная берёза, комары.

Но я люблю эту жизнь.

Я там круглый год живу. И, что важно: не в сельской местности, не в дачной, а садово-огородной. Там по зиме лучше всего — огородники дома сидят, в квартирах.

Летом как сосед для душеподъёмности на грядке Лепса включит… Лепса у нас слушают ещё, это в городе перестали.

Лепса этого хорошо слушать головой вниз, во время прополки. Когда я его слушаю головой вверх, смотря на соседа с приёмником, мне дурно становится.

А раньше-то на грядках-то Аллегрову слушали, если кто ещё помнит, что это такое.

Вот поэтому я люблю зиму и позднюю осень. Тогда у нас там нет никого, и только забытые яблоки — фигак! — бьют в мёрзлую землю.

Огородники в эту пору дома сидят, в квартирах.

А у нас в эту пору народа мало, только в лабазе разве.

Как-то пришёл я в лабаз за всякой мелочью и увидал, как готовится народ к празднику. Прям как к войне.

Вдумчиво брали бухло — тоннами. Иначе смысла нет — Новый год же на носу.

Тренируются.

Некоторые вот философствуют о таких делах — где, думают, будут пить — в городе или на даче. Раньше-то, в праздники бухло ограничивали, а то и запрещали к продаже.

Я раньше на Маяковке жил, у нас и в магазинах-то не продавали. Рядом — парад, праздник, победа, день города, страны, мира. Да и то — с какой водкой лучше выйти — с магазинной, тёплой, или полежавшей в морозильнике.

Хотя, что это я? Просто вернуться с демонстрации неясного назначения и забухать за столом.

По праздникам, впрочем, у нас всё-таки старух много затаривалось. Но это примета того, что на кладбища поедут.

Хотя многие не доедут.

Но я отвлёкся — так вот, пришёл в лабаз в полдевятого вчера и увидал перед магазином на станции парад зомби, будто из фильма какого-то.