Он говорит

Ну а потом я на флот попал, в Севастополь. Там меня сразу в самодеятельность отобрали — я читал со сцены да на плацу всякие патриотические лозунги, читал хорошо и громко — поэтому меня к этому делу и приставили. Если тебе комсомолец имя, имя крепи делами своими, ну и всё такое. Меня, конечно, приписали к какой-то лодке, да я на ней всего раза два и был — так-то больше стихи и лозунги вопил.

И вот однажды приезжает к нам Брежнев. Наше начальство решило гостей порадовать и на площади им показать всё то же — что-то литературно-художественное. Ну, время такое было, всё из себя литературно-художественное, чего там.

Надо мне было пройти по площади одному, прямо перед трибуной встать и речёвку двинуть. Текст я сразу выучил, у меня никогда с этим проблем не было, ничего иного я не боялся. Вот отревели репродукторы „Малая земля, великая земля, братство победивших смерть“, поставили меня, толкнули в спину, и пошёл я, печатая шаг. И тут же облился холодным потом — не помню, где остановиться надо, где встать-то.

Трибуна всё ближе. Там как раз Брежнев стоит, орденами сверкает, и этот… Устинов, кажется. И орденов у него тоже хватает, хоть и чуть меньше. Не помню, Устинов или не Устинов. Но мне не до того — только холодный пот под форменкой.

И тут вдруг мне голос такой в ухо — „Стой!“ Негромко так, но вот не захочешь — остановишься.

Я встал, отбарабанил речь, да убрался прочь.

Потом специально на эту площадь пришёл — ну нет, нет там ничего, микрофонов специальных ещё не придумали. Крутил-вертел головой, пока не понял, в чём дело. Так я тебе скажу — это голос власти был, не какого-то там особиста, какой там особист за тридцать метров. Особиста такого в цирке надо показывать.

Нет, это власть со мной говорила.

Правда, один только раз в жизни.

Всё, что хотела, сказала и теперь — молчок».

Он говорит: «У меня была вот какая история, когда я ещё в Строгино жил.

А Строгино тогда вовсе не часть Москвы была.

Даже не пригород. Рабочие посёлки да деревни, на меня, когда я в университет поступил, на улице пальцами показывали. Ишь, говорили, дурень.

Лучше б в Красногорск пошёл, на оптический завод.

Фестиваль молодёжи помню, какое-то веселье… На гитарах модно было играть. Гитара в моду входила — раньше-то это был инструмент парикмахеров, так Горький про неё сказал. И вот один мой приятель по десятилетке умел, а другой пришёл к нему в гости. Тот собирался было в магазин, но гость, перехватив инициативу, сказал:

— Костян, ты меня обещал на гитаре… Научить играть на гитаре.

Это была правда — действительно обещал. Но здравомыслящий одноклассник пытался опираться на то, что, дескать, не время, сметана-сыр-хлеб, да бабушка яиц просила купить. Приятель его заметил, что сейчас обеденный перерыв (тогда, молодые люди, в магазинах был перерыв на обед — с часу до двух в продуктовых, и с двух до трёх в остальных), и у них есть ещё полчаса. Он был настойчив, и тогда один одноклассник сказал другому, сняв гитару со шкафа:

— Смотри: вот „звёздочка“ вот „баре“ вот „треугольничек“[3]… Видел? Ну, всё, пошли!..

Это, я вам скажу, очень правильная история. Потому что в ней были правы все. Прав человек, защищающийся от лупоглазого профана, обуреваемого жаждой знаний. Прав человек, тянущийся к струнам, потому что человек создан для того, чтобы затыкать всякую бочку и долетать до самого Солнца, чтобы никогда не вернуться домой. Все правы. Все виноваты. И виноватых нет.

Мы тут все озабочены своим здоровьем и мечемся из крайности в крайность. Поэтому я буду говорить вам о спекулятивном знании — всё же скоротаем время. Спекулятивное знание не хуже любого другого. Просто к нему есть повышенный интерес у общества. И ещё — этот интерес можно удовлетворить простым объяснением.

Сейчас время демократии, а демократия — это именно простые объяснения. Потому что демократические объяснения должны быть понятны всем. Строятся пирамиды золотого сечения, и святится, будто в храмах, в этих пирамидах вода.

А учёные, которых наняли профаны для обучения, рисуют графики кислотно-щёлочного баланса из телевизионной рекламы — сине-красные, со звоном врезающиеся в ослепительный зуб.

— Что у вас по осям?!! — я сперва так хотел крикнуть в телевизор. Ну, когда в первый раз увидел. Да я знаю, что промолчит телевизор, не даст ответа.

Или вот я всегда, когда мы давали интервью (к нам часто приезжали из газет, всё-таки мы биофизикой занимались), так я своим подчинённым людям грамотным, все почти кандидаты были, говорил, что есть запретные слова. Это выражения „Известно“ или „Понятно“, которыми предваряется всё неизвестное и непонятное, навязли в зубах. Или чудесное „американцы посчитали“ — где, как, какие американцы… Потом британские учёные пошли. Потом снова американцы… Ну, да они всегда что-то считают.