Он говорит

В сезон сюда приезжают около 80 пар молодоженов ежедневно.

Достопримечательности Поляны невест:

1. Массивная цепь между двумя столбами, которую по традиции должны поднять гости.

2. Качели-лодка. Их надо раскачать до тех пор, пока не ударится носиком в одно из висящих сбоку металлических сердец.

3. „Корабль любви“.

Жители окрестных сел приводят лошадей“.

Александр Николаич наш оживился очень, а мне вот как-то не по себе стало.

Лошадей зачем они приводят?

А Александр Николаич отмахивается:

— Кому и кобыла — невеста. Сворачиваем, Петя!

Петя — это шофёр наш, молодой ещё парень, заартачился:

— Да зачем нам, Александр Николаич, корабль-то? Нешто мы матросы какие.

Но тот упёрся.

— Ждите меня здесь, — говорит. И ломанул в кусты, навстречу цепям и лодкам.

Час прошёл, потом второй. Подождали до вечера.

Как уж совсем стемнело, Петя и говорит:

— Сам он выбрал-то, путь свой. Нечего кручиниться.

Да и поехали по домам.

Действительно, сам он этого хотел. Лошади… Невесты…

Сам».

Он говорит: «Жизнь наша так устроена, что для развлечения нужно жить долго.

Если долго живёшь, то развлечения тебя рано или поздно настигают. У актёров с этим, правда, сложности — от репертуара никуда не денешься. Пожилых играть не всегда, скажу тебе, радостно.

Фирсом выходить — не велика охотнику добыча.

Да и на ёлках лучше поздоровее и помоложе — там естественная борода не ценится.

Ну, конечно, тут начинают острить, дескать, вот если достаточно долго ждать, то тебя понесут, а ты глядь — мимо тебя проплывает дом твоего врага, и он сидит на крылечке.

Разные бывают жизненные успехи, но одно тебе скажу — нужно достаточно долго жить, потому что жизнь набрасывает сюжеты, будто кольца на палку. Была в своё время такая игра, не помню, как называется.

Я вот однажды попал на день рождения. Было это уже много лет назад, и вокруг была дачная местность уже после первого набега богатых людей. Выросли, как грибы, какие-то дома с канализацией, вылупили зенки дорогие машины из-за заборов. Сейчас-то уж канализация везде, а заборы стали глухие, но это давно было.

Пили мы, по молодости, крепко, и вот к вечеру многие полегли.

А я набился в попутчики молодой интересной женщине из мира кинематографа. Ей, впрочем, машину уже набили бесчувственными телами сзади, а вот меня, как ещё соображающего, посадили спереди.

И вот мы едем, ведём светскую беседу.

Я рассказываю, как там в театре у меня, женщина эта слушает и вдруг говорит:

— А вот у моей двоюродной сестры был муж-актёр. Такой козёл, прости Господи, я с тех пор думала, что все актёры такие. А вот смотрю — ты вполне нормальный.

Я как-то замер.

Какое-то у меня предчувствие произошло.

Слово за слово понимаю, что она-то сестра моей бывшей жены. Как мы не виделись, ума не приложу. И сижу — ни жив, ни мёртв. Слушаю, про то, какой козёл я и прочие подробности. Не то, что плохо, если меня высадят посреди дороги, а как-то ностальгия меня обуяла.

Ну, кое-как до метро на какой-то окраине доехали, я раскланялся, выгрузил три тела, что там, как дрова лежали, да и попрощался.

Вот проживёшь подольше — авось о тебе лучше думать будут.

А, вспомнил, как эта игра называется. „Серсо“. Точно — „Серсо“, ну с кольцами, помнишь?»

Он спускает ноги с койки и говорит: «Ты знаешь, сынок, у меня была профессиональная прививка от разговоров о нравственном выборе. Я ведь историк — ещё советской закалки.

Поэтому я обожаю чужие крики души, как вещь мне недоступную, и вовсе не обидчив, когда мне говорят о гражданской нравственности.

Ну я ведь перегорел ещё в пятьдесят девятом, когда ещё аспирантом начал заниматься реабилитированными. Тогда ещё вышел пятьдесят первый том Большой советской энциклопедии. Это был такой специальный том, в который засунули все новости — и, в частности, ворох статей о реабилитированных. Сын меня тогда ещё спросил, почему у них один год смерти — будто какой-то грипп скосил этих красных командиров.

Несколько лет нам всем казалось, что в тот год своей смертью вообще не умирали.

Расскажу такое: я занимался одним красавцем. Четыре ордена Красного знамени, три Георгиевских креста, за прошлое — ещё немного, и был бы полный кавалер. И вот этот человек в тридцать втором году приходит на Новочеркасское кладбище и пускает себе пулю в лоб.

Об этом говорилось как-то глухо, среди коллег, которые писали про разных маршалов возникла традиция — на предпоследней странице биографий мы писали о планах перевооружения, о тревоге перед войной. А потом, на последней — „пал жертвой несправедливости, доброе имя его было недавно восстановлено“