Он говорит

Это уж совсем рай был, да сгубила нас зависть. Оказывается, шофёрский лишний червонец старыми стал обидой его братии. Они-то на нас настучали. Но смекалка и тут нас спасла — дружок мой Никифоров, красавец, он потом стал командиром БЧ-5 на атомной лодке, от рака умер в восемьдесят восьмом… Ну так вот, он красавец был, в первый же день подбил клинья к секретарше, она-то нас и предупредила.

Мы даже аккумулятор на место ставить не стали, забили короб всякой дрянью, да в электролите — так что поимщики наши долго матерились, всё отчиститься не могли. А нам и заботы нет — уже учебный год начался.

И мы такие сытые, гладкие, две недели сыр ели, да пахтой намазывали. Правда, ни у кого отцов нет, а у половины и матерей».

Затем он говорит: «А я в Америку поехал, к брательнику своему. Дело молодое — двинулись мы через всю страну в Лос-Анжелес, всё хорошо, все правила движения прямо на дороге написаны, да только у них светофоры не перед перекрёстком, а за ним — очень я за братца переживал, даже глаза закрывал. Это меня сперва немного путало, но потом пообвык. Приехали туда — всё как положено, бульвар, следы былой славы на асфальте, закат в океане. Брательник мой спать пошёл, а я решил прогуляться — да только оказалось, что в местных барах больше трёх рюмок не наливают. Дальше, говорят, с вами может неприятность случиться, да ещё вы и на машине не поедете. А как скажешь, что я машины водить не умею, так на тебя смотрят, будто ты сказал, что у тебя ног нету.

Ну и стал я перемещаться от бара к бару, да только места вокруг меня становятся всё пустыннее и пустыннее. Поля какие-то, с одной стороны, уже ввиду голубятня, с другой — склады. Жалкая лампочка горит, будто свечка на могилке, и тут вижу, что стою перед баром, а там негры, человек пять или шесть. А один пошёл ко мне, что-то лопочет, да я ничего не понимаю.

Сделал ему рукой так, дескать, отвяжись.

Ну, тут он мне нож показал — это язык интернациональный, это мы с пониманием. Недолго думая, я ему сразу с ноги и двинул. Так он собака, лёжа меня за штаны ещё укусил. Тут уж я ещё добавил.

Но вот что удивительно — пятеро его дружков за него не вступились. Так и стояли у стены, глазами хлопали. У нас на Братиславской так нипочём бы не было, обязательно за своих вступятся — азербайджанцы за азербайджанцев, дагестанцы за дагестанцев. Русские покряхтят, а тоже вступятся. Нет, гнилой народ в этом городе ангелов.

Так я им и сказал, плюнул и даже в бар не стал заходить».

Он говорит: «Вы люди пожившие, маленьких тут нет, и все мы знаем пословицу о бесплатном сыре. Мы знаем всё, но платный сыр горек. Его вкус горек от пота и слёз, которыми его надо приправить, прежде чем подать к столу. И при этом добыча платного сыра происходит с утратой средств и финансов. То есть, процесс покупки бесплатного сыра сопровождается производством огромного количества безвозвратных долгов и унылых убытков — с сыром напрямую не связанных.

Например, нужно не просто купить сыр, но собрать команду охотников на мышей, нанять бандитов, которые будут отгонять от сыра кошку, заплатить чиновникам Министерства Сырной промышленности за лицензию на покупку сыров, а потом оказывается, что сыр просрочен и нужно, отбиваясь от голодных конкурентов, искать новый.

Как-то, много лет назад, рядом с домом у меня стояло несколько фургончиков на колёсах. Оскальзываясь на льду, обмахиваясь газетами в летнюю жару, ёжась от дождевой воды межсезонья, покупали в них граждане всяко разную еду.

Среди прочих продавцов там был старик, похожий сразу на все народности Закавказья. У него были кривые сильные пальцы грузинского виноградаря, глаза Параджанова, щетина армянского крестьянина и куртка бакинского нефтяника. Я любил этого старика, и вот, накануне, покупал у него сыр.

Я купил у него шестьсот граммов этого сыра, а придя домой, обнаружил, что старик, отсчитав мне круглый, жёлтый и белый металл сдачи, обвесил меня на сто граммов.

Я обнаружил, что меня лишили этой шестой части суши, будто лишили боевой славы канувшей в небытие Империи. И вот, милые мои товарищи, рухнула в моей душе вера в кинематограф и грузинское вино. Печаль и уныние посетила меня, заместив сто граммов недостающего сыра.

Но шутки в сторону. Эта историю, вам моим печальным спутникам, я рассказываю потому, что самые главные для человека истории — истории частные. Плевать обывателю на экологию, пока не начнёт он задыхаться, пока не опухнет его ребёнок, пока не захрустит у него на зубах горелый производственный шлак, и не вырастут у него в горшках гигантские радиоактивные цветы.

Поэтому разговор о демографии чем-то похож на разговоры об экологии. Вернее, те из них, что стали популярными разговорами, построенными по принципу „разверзлись небеса, стали горьки воды, и Звезда Полынь уже упала на землю“.

Человека пугают демографическими изменениями, а ему не страшно.