Он и Я

Завертевшись, будто уж на сковородке, отчаянно упираюсь в каменную грудь ладонями. Не встретив никакого сопротивления, едва не сваливаюсь на пол. Соскальзываю, словно пьяная. Утираю губы, как будто это может остановить процесс инфицирования, и, мотнув сердито головой, опрометью сбегаю в спальню.

Тарский когда-то сказал, если поцелует, вызвать ему неотложку. Это мне… Мне надо!

Сердце сейчас разорвется. На мелкие атомы по всему миру разлетится — никогда-никогда не соберешь. Притискиваю к груди обе ладони, а оно сквозь пальцы прорывается.

Что он наделал? Что он наделал? Что наделал…

В гостиной что-то с ужасающим грохотом гремит и разбивается, оглушающе звеня осколками. Покрываясь мурашками, представляю, что чувствует Тарский. Неужели его состояние хоть чуточку близко к моему?

Обхватывая плечи руками, пытаюсь унять дрожь. Но она лишь усиливается. Разбредается по всему телу.

Господи… Что это? Неужели?

Люблю… Люблю? Люблю???

Как? Когда? Зачем? Почему не заметила сразу?

Я, конечно, как и все мои сверстники, болтала о любви. Думала, что знаю, о чем толкую… Господи, да я и минимального понятия не имела, какой силой сотрясаю воздух!

Вы когда-нибудь были участником автомобильной аварии? Удару не всегда предшествует визг тормозов и свист стирающихся о дорожное полотно покрышек. Чаще всего случается так, что ты не успеваешь поймать предупреждающие сигналы. Ничего не видишь и не слышишь. По факту ощущаешь удар, дергаешься по инерции с такой силой, что не нужно непосредственного физического воздействия, чтобы мелькнул страх: сломал ты от этого рывка шею или все же нет? Автомобильные стекла разбиваются в микроскопическую крошку. За жалкие секунды она попадает в рот и ноздри, припорашивает кожу головы и застревает в волосах, какой бы ни была прическа, оседает на лице и оказывается под одеждой. В трусах и лифчике, в том числе. Но все эти многочисленные порезы — ерунда, как только все стихает, ты пытаешься понять: цел ли твой позвоночник?

То же я чувствую сейчас. То же самое… Вдыхаю стекло, жую стекло, ощущаю его кожей и думаю о том, смогу ли я когда-нибудь двигаться? Жива ли я еще?

Тарский ведь меня… Он сказал, что мы никто, разойдемся и никогда не сможем видеться.

Не осознавая, что творю, врываюсь обратно в гостиную. Терять уже нечего.

Хочу выплеснуть эмоции. Надеюсь избавиться хоть от малой их части.

В то время как я дышать полноценно не способна, Гордей нерушимо стоит у окна. Света в помещение критически мало, чтобы детально все разглядеть. Он ведь разбил лампу, а потолочные светильники выключены.

Спиной ко мне находится, но затянутое полумраком пространство как будто дышит опасностью. Жду, чтобы глаза хоть как-то привыкли к скудному освещению. И как только это происходит, понимаю, что он курит. Никогда не курил, а тут непонятно даже, из каких закромов добыл сигареты.

Легче ему? Помогает?

Пересекаю помещение и сердито бью кулаками каменную спину. То ли я такая слабая, то ли Тарский нечто подобное ожидал — ни на сантиметр не двигается, нерушимая скала.

Когда я в сердцах чертыхаюсь, медленно оборачивается. Сейчас выглядит больше и шире. Как будто его тело увеличилось в объемах, чтобы сдержать атаку. Внешнюю или все же внутреннюю?

— Смотри, что ты наделал! — кричу на разрыве чувств.

— Что? — он же отзывается слишком спокойно, словно только этого и добивался. Будто все, что чувствует, зашил в себе и успокоился. Он сильный, держит. А я больше не могу. Так он еще и подталкивает: — Что?

— Я в тебя влюбилась!

Пошатывается, словно эти слова все же производят на него какой-то эффект. Но какой?

Для меня это оказалось страшнее атомной бомбы.

Паника… Паника… Задыхаюсь…

Что теперь будет? Что теперь будет? Чего он добивался?!

Господи, это ведь давным-давно подкралось, созрело и зацвело в груди. Пока я искала причины своего эмоционального недомогания и пыталась нащупать основную точку воспаления, сидело достаточно тихо. Пугливо пряталось. А Тарский расчетливо спровоцировал прорыв. Все наружу вытолкнул.

— Ты специально это сделал!

Молчит, как и всегда, когда ответ положительный.

— Зачем???

Я и правда не понимаю. Сама ему угрожала, сама просила поцеловать… Не представляла, на что нарываюсь. А он ведь знал! Все знал, по глазам вижу. Именно сейчас все складываю.

Берег меня, чтобы в нужный момент столкнуть? Зачем же? Зачем?

И когда мне кажется, что ни один ответ меня не поразит сильнее, Тарский вдруг сухо произносит:

— Александр Дмитриевич прислал сообщение.

Шестеренки в моей голове стопорятся и начинают крутиться в противоположную сторону.

— Слава Богу… — выдыхаю с реальным облегчением. Почти получается радоваться. — Что написал?

— Что ты должна вернуться в Москву.

Я так долго ждала этого. Боялась… И хотела… А сейчас что? Страшно и больно, но я приму, как знак свыше. Мне нужно домой.

Хочу, чтобы все прекратилось. Хочу ли? Сейчас хочу!

— Отлично… — нет, правда, только к лучшему. — Значит, мы возвращаемся? Когда?