Он и она

Инквизитор, чувствуя собственное бессилие, наполнялся раздраженным беспокойством, что, в свою очередь, вызывало появление отвлекающей от святого дела крамольными мыслями икоты, коя, как известно, является происками Нечистого.

«Не ошибкой ли Господа Бога было сотворение Женщины? – стучало в висках. – А если нет, то не ошибкой ли церкви, то есть Человека, стало создание Святой Инквизиции? – ухало внутри головы. – Мы величаем сестер Евы «вместилищем греха» не из-за слабости ли потомков Адама? – скрипело на зубах».

Железо пронзало плоть ведьмы, она закатывала глаза, морщилась до слезотечения, но молчала, и эта пытка передавалась всему естеству ее мучителя. Судья-священник отхлебнул из бокала, но терпкое монастырское вино не смочило пересохшее горло – и как Создатель допускает в стенах Храма Своего деятельность такого органа, как Инквизиция? – подпрыгивающий, как изнемогающая птица в клетке, кадык рвал стенки трахеи.

– Довольно, – выдавил из себя Инквизитор, и служка перестал натягивать дыбу. Ведьма обессиленно уронила голову на бок, и ее помутневший взгляд пронзил судью наподобие осиного жала, обездвиживающего и ядовитого. Жертва явно что-то передавала ему посредством той невесомой, невидимой субстанции, что обволакивает светила, удерживая их грузные тела на небесном полотне, и чему великий Аристотель присвоил имя Эфир. Храмовнику почудилось, что это исчадие Ада читает в его голове, но не мысли хозяина, а свои: «Отчего столь явный перекос мужского, проявленный гневом и ненавистью по отношению к женскому, не из-за хлипкости ли сынов Адамовых?»

Инквизитор надавил ладонями на виски и крикнул служке: «Продолжай».

Тот взялся за рычаг, и у ведьмы треснула кожа на щиколотках.

«В какой момент, – продолжала хозяйничать внутри черепной коробки храмовника ведьма, – мужское племя уступило дочерям Евы, нарушив тем самым энергетическое равновесие полов, что привело к беснованию физической силы над слабостью?»

Ведьма уже освоилась в сознании судьи, и он, не привыкший к сопротивлению, почти сдался. «Где Ева – суть, отлепленная от мужа при создании и к нему же должная прилепиться обратно, – нарушила или предала заповеданное ей? Или виной тому муж, чья работа вернуть утраченное (или дарованное) ребро не грубой силой, но любовью, как это делает Отец Небесный, – запамятовал о сем либо не возжелал, ибо Путь Любви хоть и прям, но все время в гору?

Голос жертвы в голове Инквизитора умолк. Видимо, обладательница его, распятая на дыбе, потеряла сознание. Судья повелительно воздел указательный палец, окольцованный огромным перстнем-печатью, и служка ослабил натяжение веревок. Несчастная женщина еле слышно выдохнула. Попроси сейчас она о милосердии, что в этих подвалах именуется быстрой смертью, он тут же отпустил бы ведьме все грехи и отправил на костер ближайшим субботним днем. Но подсудимая молчала, а значит, дьявол в ней был все еще силен – иным и невозможно объяснить таковую стойкость духа.

Инквизитор дважды цокнул печаткой по краешку кубка, и служка, набрав полное ведро воды, выплеснул его на мученицу. Слабый стон огласил камеру, подтвердив, что женщина еще жива, но не успел судья открыть рот и задать следующий вопрос, как голову снова охватили «железные тиски», наподобие тех, коими по его приказу крошили черепа особо упорных служителей Сатаны.

«Вместе ли они, – застучало над переносицей, – муж и жена, раскачали маятник, указующий в своем покое ту точку равновесия, где ждет их обоих Бог, то место в Мире, где их общий Рай, или кто-то из них был усерднее? То уже не важно. Итог сего деяния – полыхающие костры, превращающие в пепел плоть и покрывающие копотью душу».

Голос ведьмы безраздельно властвовал над сознанием храмовника, контролировал его и диктовал не истину, но крамолу, постыдную, липкую, сатанинскую. «Кто, – уже самым бесстыдным образом гремело в ушах Инквизитора, – противопоставил друг другу то, что неотделимо в осуществлении Замысла Господнего, чье единство дает продолжение Замысла, а совместное пребывание есть источник Времени и, стало быть, бытия Универса?»

Храмовник редко удостаивал жертв своей близостью. Сидя на высоком стуле обвинителя в самом темном углу камеры, он прятал лицо от нечестивцев, пропахших кровью, потом и испражнениями, непроизвольно случавшимися от животного страха, но сейчас судья захотел подойти к ведьме, дабы видеть, как ее черная душа наконец-то покинет телесную оболочку.

– Подтянуть, Ваше Святейшество? – подобострастно поинтересовался служка, когда Инквизитор склонился над самым лицом жертвы.

– Подтяни, – прошипел судья, не отводя взора от сомкнутых век женщины.

Вороток повернулся, и вена на лбу ведьмы вздулась так, что едва не выплеснула свою синеву наружу.

– Гореть тебе в огне очищающем, – голос священника торжественно «ухнул» в низкий сводчатый потолок и успокоился на кровавой струйке, появившейся в уголке женских губ.

Инквизитор улыбнулся, но тут же снова схватился за голову.

«Мы горим на кострах и выравниваем муки Христа, – бушевало внутри судейского черепа. – Каждая сожженная вознеслась следом за Спасителем».