Он мерил жизнь особой меркой

— Спасибо за вашу скульптуру! Получилось очень впечатляющее зрелище. На фронтах развернулось наступление, и вы сумели эту наиважнейшую тему раскрыть своими средствами. До сих пор плохо у нас с монументальной пропагандой, хотя есть художники. Да вот и скульптор объявился. Теперь мы за это дело вместе с вами возьмемся.

— Растаяла моя композиция, товарищ вице-адмирал, — грустно сообщил Кербель.

— Да, капризы природы. Ничего не поделаешь. Но как вы вообще сумели это сделать? Матросы у вас словно живые, — заметил Головко. — Притом типичные североморцы, будто сошли с корабля на сухопутье и бросились в атаку. Чувствуется, повидали вы моряков в деле.

Да, моряков он уже повидал. Кербелю и самому довелось тралить вместе с ними, ломом и киркой обрубать лед на обмерзающем корабле. На полярном ветру люди тоже обрастали льдом и походили на тех, кого он изобразил у Дома флота. А дуэль североморцев с береговыми батареями противника, когда снаряды рвутся совсем близко и на палубу залетают осколки? Долгие дни и ночи конвоирования транспортов, борьба с подводными лодками противника…

Головко попросил подать чай, они сидели рядом — вице-адмирал и матрос, чаевничали и продолжали разговор.

— Идет большая, жестокая война, каждый день мы теряем драгоценных людей, — говорил командующий. — Мы пишем о них в газетах, выпускаем листовки. Но пройдут годы, подшивки начнут пылиться в библиотеках, листовки и вовсе не сохранятся. И многое будет утрачено для потомков. Надо увековечить героев на полотне, в скульптуре. Вы человек одаренный, и мы просим вас сделать свой посильный вклад. Будете у нас флагманским специалистом по монументальной пропаганде.

— Я готов, — отозвался Кербель. — Только для работы нужны материалы, которых здесь не достать.

— Что именно?

— Гипс, глина. В Москве на гипс наложено табу. Сам Бурденко, говорят, гипсом распоряжается. Конечно, сейчас больше всего он нужен медицине.

— Ну что ж, Москва не за горами, отправляйтесь с моим письмом. Как раз завтра летит туда бомбардировщик ТБ-3 за медикаментами, и я прикажу, чтобы вас взяли.

Решимость командующего была лучшим подтверждением его серьезных намерений. Так Кербель оказался в Москве. А там все пошло как по маслу. Он явился к известному скульптору Мухиной, она в свою очередь обратилась к Бурденко, и была получена тонна гипса. Глину помогли добыть друзья.

Скоро Кербель со своим драгоценным грузом вернулся на Север. Погода выдалась на редкость мерзкая, самолет садился в пургу, снега намело по колено. Хорошо, что подоспел командир полка Петр Сгибнев со своими летчиками: на сани погрузили ящики, сами впряглись и потянули груз в землянку, отведенную скульптору тут же, на аэродроме…

Первой удачей Кербеля стал скульптурный портрет Бориса Сафонова, погибшего в воздушном бою над конвоем летом 1942 года. Кербель не был с ним знаком. Но друзья Сафонова охотно помогали скульптору своими советами. И таким образом портрет Сафонова стал чуть ли не плодом коллективного творчества. Потом появились бюсты Петра Сгибнева, Захара Сорокина, Николая Бокия, Павла Климова и других асов.

Выполнив задания Головко, скульптурная мастерская перебралась в Полярный — к подводникам. Там Кербелю тоже вручили список героев, которых надо «отобразить». Но как? Один только вернулся с моря, другой, наоборот, собирается в поход, а Лунин со свойственной ему резкостью заявляет: «Не время этими игрушками заниматься».

Кербель в растерянности кинулся к командующему:

— Не слушаются, товарищ адмирал. Не хотят позировать.

Головко его успокоил:

— А мы им прикажем…

Что там было сделано, осталось для Кербеля тайной. Только буквально на следующий день в сараюшку, насквозь продувавшуюся ветрами со всех румбов, стали приходить «модели». Первым заявился И. Фисанович. Его внешность была настолько характерна, что весь сеанс продолжался каких-нибудь сорок минут. За ним пожаловал старейшина подводного флота Иван Александрович Колышкин — скромный, степенный, неторопливый. Он сел на табурет и не сводил глаз с подвижных пальцев скульптора, ему хотелось наблюдать, как возникает «чудо искусства». Сеанс прошел незаметно. И тоже получился удачный бюст. Кербель добился не только портретного сходства, но и раскрыл рыцарское благородство в характере любимого всеми комбрига.

Иногда открывалась дверь и в сараюшку наведывались Головко, Николаев, Торик. Рассматривали, обсуждали новые работы.

И Головко радовался:

— Представьте, окончится война и где-нибудь в музее люди увидят наших героев. Помните, в Эрмитаже галерея героев восемьсот двенадцатого года? Хорошо бы и нам оставить нечто подобное.

Так родилась на флоте своя галерея — несколько десятков скульптурных портретов. Их, как и надеялся Головко, можно видеть в музеях страны, в том числе и в Третьяковской галерее.