Он не хотел предавать

Проходя мимо знакомой двери, Гольцов не удержался и заглянул внутрь. В кабинете, где раньше работал Малышев, за столом теперь сидел другой сотрудник. Здесь все оставалось так же, как и при жизни лейтенанта. Только со стола исчезла красная пластиковая кружка с надписью «Юрий» и керамическая пепельница в виде бравого солдата Швейка, которую Юра привез из Праги и всегда держал на своем столе, хотя и не курил. Его часто отправляли по работе в Чехию. Юра Малышев знал немецкий, французский и чешский. И всегда удивлялся, почему в Праге так гордятся домом Франса Кафки, но нет экскурсий по пивнушкам, которые посещал жизнерадостный Йозеф Швейк.

Как обычно, Полонский принял на себя основной удар, подставился как щит, оберегая своих людей от неприятных эмоций. Не отправил никого вместо себя (а ведь мог бы!) — нет, лично поехал на кладбище. Добровольно взвалил на себя кошмар материнских рыданий, незаслуженных обвинений. А теперь, пережив это, перетерпев, хочет, чтобы на этом все и закончилось.

Что ж, он имеет на это право…

Над Юриным столом, рядом с фирменным календарем Росвооружения, висели цветные любительские фотографии, на которых все обычно выходят с кроличьими глазами. Ба, знакомые все лица! Георгий подошел ближе и сразу вспомнил, когда и где это было снято: 13 января сего года в баре «Лес», где они по чистому совпадению коллективно отметили старый Новый год. На одном из снимков он узнал самого себя в обнимку с Зиночкой. У него на голове прицеплены уши Микки-Мауса, на Зиночке — очки с красным носом, страшна как смерть. Вот и Юра. Как всегда, задумчиво повесил голову и смотрит в никуда, словно в эту минуту мыслями далеко-далеко.

Георгий отколол фотографию, поднес к глазам. Ему хотелось разглядеть что-то такое в Юре, что дало бы понять, каким он был на самом деле. Высокий, красивый темноволосый парень. Но о чем он думал, когда сидел на ночных дежурствах вот за этим столом или когда веселился тогда в «Лесу» на староновогодней гулянке?

Уж наверняка не о том, что скоро будет лежать в могиле на Троекуровском кладбище…

Почему, ну почему он это сделал?

Ведь должна быть причина. Ни с того ни с сего люди не стреляются. Узнал, что смертельно болен? Бред, он был здоров. Занимался спортом, регулярно проходил медкомиссии.

Георгий рассматривал фотографии одну за другой, и ему вспоминались различные моменты жизни, связанные с Юрой Малышевым. Как-то вскоре после Юриного увольнения он спускался в лифте с одним из сослуживцев, и разговор у них случайно зашел о Малышеве.

— Если честно, мне он не нравился, — признался сослуживец. — Слишком тихий. Такие люди всегда вызывают подозрение, особенно мужики. Они или педики, или…

— Или кто?

Сослуживец пожал плечами, видимо не найдя подходящего сравнения. «А что, — сказал Георгий — если бы он морально разлагался и сморкался в два пальца, то тем самым был бы ближе народу?» Сослуживец, понятное дело, обиделся.

Оба они тогда даже предположить не могли, что Юры уже нет в живых.

После увольнения Малышева многие отзывались о нем нелестно. Тем, кто его плохо знал, он казался даже туповатым. Если открывал рот, то говорил тихо, как мямля, иной раз приходилось на него прикрикивать. А Гольцову Юра был симпатичен как раз теми чертами, которые отталкивали других: замкнутостью, сдержанностью, умением молчать. Несколько раз они вместе занимались решением кое-каких проблем, и Малышев никогда не подводил. Это был очень надежный человек, в любых ситуациях остающийся ровным, спокойным, немногословным. Казалось, он начисто лишен эмоций. И с коллегами никогда не прибегал к повышенным тонам. «Не надо путать хамство с принципиальностью»…

И еще Юра умел жертвовать личными интересами, что особенно ценно в коллективе, где небольшие зарплаты, ненормированный рабочий день, а задача — ни больше ни меньше как спасать мир…

Выйдя из кабинета, Георгий столкнулся с Зиночкой. Она будто ждала его, спросила грустно:

— Переживаешь?

— Переживаю.

— Хороший он был мальчик, правда?

Для Зиночки все они были «мальчиками», даже усатые дядьки, обремененные детьми и долгами. И всех их она любила как своих младших братьев, заботилась о них, считала своим долгом смягчать отношения между «верхами» — шефом, и «низами» — коллективом.

Зиночка была из числа немногих сотрудников, пришедших в НЦБ почти с момента его создания. Пришла, да и прикипела к месту, к людям — и осталась здесь навсегда. Сменялись директора, менялась внутренняя и внешняя политика бюро, приходили и уходили молодые офицеры, а Зиночка оставалась такой же, как в первый свой рабочий день…

Нет, конечно же не такой. Более умудренной и опытной. И потому немного грустной.

— Да, правда, — согласился с ней Гольцов.

— А для родителей его какая трагедия!