Он не хотел предавать

Тимофей крикнул «Ага!», подлетел к буфету, выпил стакан коньяка и исчез за дверью мужского туалета. Ему требовалась подзарядка. Выглядел художник свежо, как майская роза, с первого взгляда не скажешь, что он всю ночь гасил водку в «Стреле». Поклонники Арамова давно подозревали, что с водки Тима постепенно съезжает на кокаин. Продолжительное житье в Роттердаме человека его склада до добра не доводит.

Киберпанк-шоу благополучно завершилось. Зажегся верхний свет, утих грохот, публика очнулась и, придя в себя, расползлась по залам. Организаторы объявили пятнадцатиминутный перерыв, после которого начнется аукцион.

Краем уха Стас услышал вопрос фрау консульши, обращенный к Любови: «Il est impossible, это невозможно, но я увидела первый советский спутник на шоу вашего мужа, где он отыскивает эти невероятные вещи?»

— О, очень просто, — глядя на Завальнюка, словно ответ предназначался ему, ответила Любовь. — На конверсионных свалках.

Европейцы пришли в восторг и спросили:

— А можно ли устроить съемку на одной из таких свалок?

— Можно, — улыбнулась Любовь. — Только заезжих фотографов и их модели там обычно отстреливают.

Завальнюк подошел к литсекретарю и шепотом поинтересовался, кто она.

— «Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит»? — подхихикнул немного обиженный Стасик.

Завальнюк посмотрел на секретаря так, что у того мгновенно пропала охота шутить и он ответил сухо и четко, как подобает человеку подневольному:

— Любовь Кричевская, в настоящий момент Арамова, жена вон того маньяка.

Шеф не удосужился посмотреть в сторону маньяка. Для него Тимофея Арамова просто не существовало.

— Я хочу иметь эту картину у себя в офисе, — сунув руки в карманы и покачиваясь на носках, сказал он. — Это возможно?

Он имел в виду работу «У беды глаза зеленые…». Это была гениальная вещь. Тимофей писал ее с жены сразу после их женитьбы. Все еще было хорошо, но душа художника уже как бы чувствовала приближение беды. Стасик раскритиковал название. Оно казалось ему вульгарным, примитивным, несоответствующим…

Тимофей долго ломался, как всякий художник, пока наконец не выдал тайну названия: это фраза из «жестокого романса», который он слышал однажды в электричке, когда еще был бедным и никому не известным мазилой из Строгановки и «на собаках» по студенческому добирался из Москвы в родной Питер. Он услышал этот романс в исполнении инвалида-«афганца», а может, и не «афганца», а просто примазавшегося мужика в камуфляже и с гитарой, который ходил но вагонам и сшибал деньги.

Картина Завальнюка зацепила, хоть и нарисована была не в близком ему реалистическом стиле, а в полуабстрактной манере, но все же — зацепила, и даже крепко. Завальнюк почувствовал что-то вроде ревности оттого, что эта картина может принадлежать другому. Он хотел постоянно иметь ее перед глазами.

— Возможно ли ее купить? Да запросто, — ответил литсекретарь, стараясь выглядеть выше ростом. — Через пять минут начинается аукцион.

— Сколько она может потянуть?

— Тысяч десять, — не задумываясь, ответил Стас, оборачиваясь на картину с видом знатока.

— Тысяч десять чего? — уточнил Завальнюк.

— Шеф, о чем вы говорите? Ну неужели рублей? Долларов, разумеется. И это только стартовая цена.

Завальнюк отправил его следить за началом торгов, а сам стался в зале. Любовь стояла у стойки и обворожительно говорила с кем-то по-французски. На мгновение взгляды их встретились. Любовь, не сводя с него глаз, слегка пригубила свой бокал, Завальнюк пригубил свой, хотя пил редко, и жестом показал красавице: «Пью за вас!» Она зажигательно сверкнула изумрудными глазами и тут же скромно потупилась. Это произошло так быстро, что никто, кроме Завальнюка, ничего не заметил. Женщина больше в его сторону не смотрела, продолжала разговаривать с собеседниками. Завальнюк едва не расхохотался. Вот это да! Пожалуй, наклевывалось приключение…

За ним прибежал Стасик:

— Егор Ильич, следующий лот ваш!

— Что она любит? — кивком указывая на Любовь, спросил Завальнюк.

Неожиданно этот вопрос литературного секретаря покоробил. Стас вкратце попытался втолковать хозяину, что муж сей интересной особы некоторым образом является его другом и роль сводни ему лично не по нутру… К его удивлению, шеф на вопль благородной души не прореагировал, жестко приказал:

— Узнай, — и направился в аукционный зал.

Наступая на ноги зрителям, Завальнюк пробрался к своему креслу в середине третьего ряда. Сел, не заботясь о том, что заслонил своей широченной спиной обзор тем, кто оказался сзади. По залу пронесся легкий шепоток — как обычно бывает там, где он появлялся. Завальнюку этот шепоток льстил.

Наконец выставили его лот:

— Автор — Тимофей Арамов, Санкт-Петербург, член ассоциации художников-дизайнеров «Мастерская речников». Картина «У беды глаза зеленые…». Холст, акриловые краски. Стартовая цена — десять тысяч условных единиц.

Не успел Завальнюк поднять руку, как его опередила жена консула Швейцарии:

— Пятнадцать тысяч.