Он не хотел предавать

Ожидавшая их яхта была иллюминирована, словно праздновалась свадьба. Квартет музыкантов на палубе играл вальсы Штрауса.

Любовь и Завальнюк ужинали вдвоем за столиком в стеклянной каюте. Яхта медленно плыла по Сене. Арками наплывали сверху и исчезали над ними мосты.

— Который час? — спросила Любовь.

— Где? В Москве или в Париже?

Она пожала плечами:

— Не знаю. Пожалуй, в Париже.

— Посмотри на часы.

— Ноты их забрал.

— Да? Значит, пора вернуть.

Егор полез во внутренний карман пиджака и, как фокусник в цирке, неожиданно достал шелковый футляр. Открыл его. В нем лежали золотые дамские часы «Патек Филипп», обсыпанные бриллиантами. Завальнюк вынул их за браслет и протянул Любови.

— Но это не мои, — играя, отказалась она.

— Твои.

Он надел часы на ее запястье, задержал ее руку в своей и больше не отпустил. Волшебная ночь длилась долго, дольше чем московская, дольше ровно на два часа. Когда над Сеной серел рассвет, яхта причалила к набережной на левом берегу.

— Ты не против немного пройтись пешком?

Они углубились в узкие улочки. Завальнюк шел уверенно, словно знал этот район назубок, хотя на самом деле был здесь только однажды — позавчера, когда оформлял покупку недвижимости.

Они вошли в подъезд дома, поднялись в старинном лифте на пятый этаж и вышли на площадке, облицованной майоликой. Завальнюк открыл дверь единственной на площадке квартиры своим ключом. Любовь не удивлялась — почему бы ему и не иметь собственной квартиры в Париже? Они вошли внутрь. Римские шторы на окнах были опущены. Взяв Любовь за руку, Завальнюк подвел ее к окну спальни, сказал:

— Смотри. — И дернул ролик.

Серая льняная ткань шторы взметнулась вверх. Любовь увидела напротив окна розовую в лучах восходящего солнца колокольню церкви Сен-Жермен-де-Пре.

— Какая красота, — выдохнула она. — Это твоя квартира?

— Нет, — ответил он, и в ее ладонь легла тяжелая связка ключей. — Это твоя квартира.

Она подняла глаза и смотрела, не отрываясь, в его лицо. Жить неподалеку от Латинского квартала, от Сорбонны и кафе «Deux Magots», где назначали встречи Сартр и Симона де Бовуар? Уже за это Завальнюка можно было полюбить.

— Нет, — отрицательно покачав головой, ответила она. — Я так не могу…

И, выдерживая паузу, залюбовалась силой его выдержки: ни один мускул не дрогнул на этом волевом лице.

— Пусть это будет наша квартира, — закончила она, и, когда его лицо осветила улыбка, стало заметно, как сильно Егор нервничал до того, как она произнесла эти слова, и как хорошо ему стало сейчас.

Они вернулись из Парижа через педелю мужем и женой. Официальные формальности заняли гораздо больше времени.

С Тимофеем осложнений не возникло. Вернувшись домой после недельной отлучки, Любовь застала мужа в мастерской за творческим процессом приготовления гипсоцементного раствора. Она присела за стол, подперла рукой щеку и долго наблюдала за ним. Тимофей не задавал ей дурацких вопросов типа «Ты где была?», хотя имел на это право, — в конце концов, она ушла неделю назад на вечеринку и с тех пор не звонила и не объявлялась. Но Тимофей стоически возился в грязи. Глядя на него, Любовь даже его пожалела.

— Тима, — сказала она, — ты знаешь, нам нужно развестись.

Он отложил в сторону мастерок, вытер руки. Оглянулся на нее, утирая локтем пот со лба. Кивнул:

— Хорошо.

Даже не сильно удивился. Наверное, давно знал, что рано или поздно это произойдет. Такие женщины надолго не задерживаются в жизни одного мужчины. Они слишком прекрасны, чтобы принадлежать одному.

— Вещи сейчас заберешь?

— Попозже. Сейчас только самое нужное.

— Ночевать не останешься?

— Нет. Я уже ухожу.

— Где ты будешь жить?

— В «Агаларов-хаузе». Вот мой номер телефона.

Она записала его карандашом на стене рядом с телескопным аппаратом. Вся стена в радиусе телефонного шнура была испещрена подобными иероглифами.

Тимофей полез в холодильник и достал бутылку «Мартеля»;

— Надо же нам отпраздновать наш развод.

Он даже не спросил, откуда у нее деньги на апартаменты в «Агаларове». Он был очень тактичным человеком.

— Ведь у нас не все было так плохо? — спросил он, наливая бывшей жене коньяк. — Вот странно, такая удача вдруг привалила: продал картину за сто тысяч и получил заказ на интерьер бутика «Эсти Лаудер» в ГУМе, и еще подумал — не может быть, чтобы взамен ничего не потерял. Всю неделю мучился, думал: что плохого может со мной произойти? Неужели кто-то умрет? И вот ты говоришь, что уходишь.

Он говорил это таким спокойным тоном, каким человек говорит о желании покончить с собой. Люба пригубила коньяк.

— Но все-таки это лучше, чем чья-то смерть? — осторожно спросила она.

Тимофей покивал головой: ну конечно, конечно…