ОН. Новая японская проза

На этот избитый силлогизм можно было ответить лишь кривой усмешкой. Не потому, что у нас не было друзей или знакомых, готовых подтвердить, кто мы такие. Но сама мысль о том, чтобы посреди ночи тащить их в полицейский участок, просить отправиться к нам домой и привезти документы, казалась до неприличия дурацкой. Прежде всего потому, что свидетельство о регистрации было для нас не более чем клочком бумажки, из-за которой, однако, нескончаемой чередой возникали крупные неприятности.

— Вы читали примечание в регистрационных бумагах? Нет? Это ваша оплошность. Но, небось и так знаете, что должны всегда иметь документ при себе. Так почему его нет? Это вам не водительские права забыть. При отсутствии свидетельства вас можно вообще принудительно выслать из страны.

Эта логика запугивания означает, что любая наша пустяковая житейская промашка — забывчивость, небрежность — автоматически рассматривается как преступление. Нам, корейцам, проживающим в Японии, не прощают этого, и любой наш поступок может быть поставлен нам в вину. Хван протестовал все сильнее. Почему забрали только нас, а студентов отпустили? Полиция действует с явным предубеждением. Ведь в любой драке виноваты обе стороны, не так ли? Пока в этом вопросе не будет ясности, мы не можем отвечать на вопросы, говорил он. Старшего полицейского явно выворачивало наизнанку, казалось, содержимое его брюха-барабана, похожего на отстойник, вот-вот вылезет наружу. Прямо на глазах его лицо пошло красными пятнами, с жирных губ брызнула слюна:

— Дело о драке закончено! Потому студентов и отпустили! А вас сейчас допрашивают в связи с нарушением закона о регулировании въезда и выезда из страны. Это что, не ясно?

A-а, именно это и имелось в виду с самого начала, когда нас забирали! Хван продолжал протестовать. Мы всегда оспаривали правомочность этой процедуры регистрации. Японское правительство односторонне, игнорируя наши права человека, навязало нам ее, словно собаке бляху-лицензию. Японские империалисты попирают наше право на самоопределение, швыряют нам ложные обвинения! Преступно само требование предъявить регистрационный документ. А извращать историю — не более ли тяжкое преступление?!

Старший чин открыл было рот, но Хван не дал ему сказать, он продолжал дальше. Что такое «корейцы, проживающие в Японии»? Нас унижают, нас беспричинно допрашивают, нас подвергают дискриминации — почему мы должны так жить в этой Японии? Вы все знаете об этом? А те преступления, что творили японцы против нас, — кто свершит суд за них? Японское правительство ратует за дружбу с соседями. Весь мир до закоулков облазили, всё под себя подгребли! И при этом еще вопят — не смейте, мол, на наши земли ногой ступить! Бесстыжие толсторожие наглецы, возомнили самих себя стражами закона, а другие для них всегда преступники. Под личиной справедливости свою поганую мораль скрывают. Где же он, дух закона? У тех студентов-недоумков? У забитых серостью жизни лицемеров служащих? У этих прикормленных псов, полицейских да судей? Его нет нигде! Полиция и законная власть — барсуки из одного логова, не дают человеку душу излить! А душа наша — кровоточащая рана!.. Хван говорил взахлеб, взметнув над головой кулак, в уголках губ его пузырилась слюна. Как в те давние времена, когда он, активист организации, хлестал толпу яростными выступлениями.

Полицейские ожидали встретить в нас жалких просителей, и речь Хвана неожиданно разрушила все их планы. Наконец чаша терпения у старшего переполнилась, и он загрохотал надтреснутым голосом на всю комнату:

— Заткнись!!! Не для того тебя сюда забрали, чтоб твои рассуждения выслушивать! Закон в рассуждениях не нуждается! Час прошел, а мы даже имени твоего еще не записали, соображаешь? Тут налицо сознательное чинение препятствий должностному лицу при исполнении служебного долга! А коль отказываешься от содействия разбирательству, у нас на этот счет тоже есть свои соображения. Ты полицию-то не обсирай! В случае чего, дело твое можно передать в соответствующие органы Южной Кореи. И нам возни меньше. Посиди-ка денечка три.

Молодой патрульный, еще только входящий в роль полицейской овчарки, встрял откуда-то сбоку, полностью копируя интонации начальства:

— Вы нарушили закон! Пока вы живете в Японии, вы должны соблюдать ее законы, это понятно? А нет — посидите в камере несколько дней, пока не поймете. Сегодня вас отпустить нельзя, так что так и сделаем.

Окружавшие нас его приятели, дружно подыгрывая, глумливо загоготали:

— Дней на пять посадим!

— А может, в тюрьму Омура их отправить?

— Что ж, высший класс! Вот оно, куда налоги-то идут, а? Я и сам налогов чертову пропасть плачу, — отомстил им Хван самым гнусным тоном.

— Господин начальник, пусть ночь посидят, а завтра уж займемся. С этими мерзавцами быстро не разобраться, — сказал тот, что нас привел, покручивая дубинкой.

— Хмм… — Начальник, изображая раздумье, скрестил руки и лениво распорядился: — Что ж, так и сделайте.

Двое полицейских, надежно блокировав меня с обеих сторон, схватили за руки и поволокли. Я вырвался и заорал: