ОН. Новая японская проза

Кадзама махнул Хёто рукой и присел на корточки. Только часть крыши под ветвями криптомерии да ее ствол с подветренной стороны свободны от снега, укутавшего все окрест. Иногда, не выдержав снеговой тяжести, дрогнет ветка, и соскользнувший ком, рассыпавшись хлопьями, реет в воздухе, словно полотнище шелка. Отбросив сигарету в сугроб, он подтягивает сетку с яйцами поближе к поверхности. Всякий раз бурление воды в источнике напоминает ему когда-то привычное бульканье аппарата искусственного дыхания, которым пользовался покойный отец. Он резко дохнул на яйца в сетке, отгоняя плотные клубы пара. Судя по свинцово-серому цвету скорлупы, готовыми оказались штук двадцать; четыре яйца он положил в корзинку, остальные вернул в пузырящийся источник. Поверхность на мгновение расслоилась на мерцающие красно-желтые струи — так в кипятке раскрывается капустный кочан; и снова все затянуло паром.

Пару яиц для себя и те, что шли на сувениры «Яйцо тысячелетней жизни», он обычно доваривал до иссиня-черного цвета. Завтракать яйцами и кофе вошло у него в привычку после одной американской книжонки начала 20-х годов. Так, чепуха, низкопробное чтиво: шпион, женщина, плюющийся огнем «смит-вессон», запах дешевой пудры, татуировка в виде крохотной бабочки-дриады — вот, пожалуй, и все.

Перед тем как вернуться в гостиницу, Кадзама снимает с трубы, по которой горячая вода из источника подается в ванное отделение отеля, металлическую сетку и чистит ее, несколько раз, втыкая в снег.

Зимой сюда мало кто ездит. Лыжники ночуют в отеле у подножия горы, километрах в десяти ниже по склону возле трассы Иваки, ведущей к вершине.

«Мы им автобус для прибытия и отбытия предоставляем, но они все равно не едут. А ехать сюда каких-то пятнадцать минут! Ведь так, а, Кадзама? В автобусном расписании на полстраницы подробная реклама: „Насладитесь отдыхом в Акаю!“ В зале — танцы до упаду, вволю сакэ, хочешь — просто расслабляйся. Все расписано. „Высококлассное заведение отель „Миноя“ — зимой и летом!“» — жалуется хозяин Кадзаме.

У Такэмуры землистый цвет лица, словно у него пошаливает печень. Ему за шестьдесят, он худ, росточку в нем — едва Кадзаме по грудь, черные волосы отвратительно лоснятся. Зато держится даже с какой-то неестественной прямизной. Кадзама поддакивает каждому его слову, а про себя усмехается. Он-то знает, что реклама никуда не годится.

К тому же ее всегда печатают на фоне силуэта танцующей пары. Кадзаме кажется, что вьющееся волнами платье и острые стрелки фрачных брюк отдают дешевкой. Не случайно молодежь, приезжающая кататься на лыжах, никогда сюда не заглядывает. Не помогает и реклама огромного танцзала, площадью аж в 110 цубо, единственного на весь город.

Кадзама достает из источника поспевшие яйца и с силой дует на них. Из горячего пара завиднелась их почерневшая скорлупа. В тех местах, где они касались друг друга, остались светлые пятнышки, похожие на глаз тунца. Хозяйка гостиницы уверяет, что черные яйца варят в здешнем источнике с незапамятных времен. Не снимая рукавиц, он очищает одно яйцо.

Поверх черного свитера со стоячим воротником Кадзама накидывает оранжевую куртку; он смотрится в зеркало шкафчика, приглаживает обеими руками волосы, выбившиеся из-под вязаной шапочки. Физиономия в зеркале, сколько ни всматривайся, вряд ли пристала служащему гостиницы. Он и сам это понимает.

Недаром Такэмура говорит, что у Кадзамы «лицо из номера», намекая на его сходство с тем клиентом их отеля, который лет пятнадцать тому назад покончил с собой прямо в номере, вскрыв себе вены.

— Ну, вылитый ты, Кадзама, и возраста твоего. Он снял комнату на ночь и вид имел такой же поникший. Я еще подумал: странный какой-то. Кажется, он служил в банке провинции Фукуи. Ты похож на него. И твое лицо, когда ты через силу улыбаешься гостям, всегда напоминает мне о том постояльце.

Унылая гримаса сделалась приметой его облика еще со времени службы в рекламном агентстве возле Нихонбаси. Там он «отвечал» за видеоряд и обязан был подбирать на мониторе кинокадры подводного мира для использования в коммерческой рекламе. Общаясь с рекламодателями и телевизионщиками, он даже в интересах дела не баловал их улыбками. Зато смеялся, споря с завотделом, который предлагал пускать избитые «морские» картинки под гитарные аккорды Сеговии. С тех пор и застыла на его лице унылая мина.

— Эй, Кадзама!

Он оборачивается. Ага, сам Такэмура. Стоит у служебного входа, волосы набриолинены.

— Послушай, Кадзама, Саваки отлучился в столовую… Неудобно просить тебя — но не съездишь ли в химчистку Мацубара за моим фраком и платьями жены? Мне, право, неловко… Сегодня приезжают пятьдесят человек из танцевального общества «Сальвия» из Канагава. Такое случается раз в сезон. Будь непременно! Все должно быть в лучшем виде. Прошу не забыть, там два жениных платья — розовое и голубое… Ты уж извини, дружище…