ОН. Новая японская проза

— Вон моя машина, — сказал русский, указывая пальцем в сторону станции. В дальнем конце стояла зеленая малолитражка.

— Ремонтировать будут завтра?

— Да, так мне сказали. Обещали завтра пригнать.

Машина Фумихико не имела автоматического привода, но русский, вначале пару раз опробовав сцепление, переключил передачу и повел машину ровно, точно свою. Плавно выехали на скоростную магистраль.

— Так как вас зовут? — спросил Фумихико после нескольких минут езды, когда его спутник привык к управлению.

— Кукин. Павел Иванович Кукин.

Даже русские слова он произнес как японские. Вот как хорошо он знал язык!

— Вам, господин Кукин, наверно, часто говорят, что вы превосходно владеете японским языком…

— Да, так точно. Но ведь я здесь уже десять лет, так что ничего странного в этом нет. К тому же я родился в городе, где впервые в мире была основана школа с преподаванием японского языка.

— И где же это?

— Иркутск. Слыхали?

— Место приблизительно представляю, но, конечно, бывать не доводилось. Восточная Сибирь?

— Точно. Возле Байкала. Там уже в середине восемнадцатого века существовала японская школа. Учителем был японец, потерпевший крушение на море и прибитый к русскому берегу. — После этого Кукин заметил, что по очертанию озеро Байкал почти совпадает с японским островом Хонсю, есть даже полуостров, соответствующий Токийскому заливу.

— Если бы туда передвинуть ваш остров, получилась бы отличная насыпь[11], — он засмеялся. Чувствовалось, что он уже не раз произносил эту фразу в разговоре с японцами.

— Позвольте узнать, как вас зовут?

— Ах да, извините. Такацу Фумихико.

— Господин Такацу… — повторил он.

Некоторое время оба молчали. Похоже, что Кукин, после того как они представились и обменялись любезностями, решил, что разговор исчерпан. Фумихико тоже ничего не говорил. Машина ровно катилась по шоссе.

Вскоре Фумихико стал засыпать. Кукин вел машину уверенно и спокойно, в салоне было тепло, усталость постепенно брала верх. Дремать, откинув голову на подголовник, — как это приятно! Как будто видишь сны, но образы встают перед глазами смутные и без всякой связи друг с другом. Кажется, что прошло уже много времени, но может быть и это иллюзия.

Приоткрыв глаза, он вдруг вспомнил, где находится и почему рядом с ним сидит этот странный русский. Посмотрел вперед. Задние огни едущих впереди машин расплывались радужными кругами. Более дальние огни едва виднелись.

— Туман, — сказал Кукин, должно быть заметив, что он проснулся.

— В это время года туман редкость, — сказал Фумихико, все еще плохо соображая.

В лучах передних фар туман расходился клубами. Еще не очень густой. Кукин немного сбавил скорость. Фумихико показал ему, как включить противотуманные фары.

— Как-то раз я едва не погиб в тумане, — сказал Кукин.

— Давно? — Голова немного замерзла.

— В детстве, мне было лет десять. Мы часто ходили кататься на коньках. В то время коньки достать было трудно, не то что сейчас. Но за год до этого мне подарили на день рождения конькобежные ботинки, а коньки выточил токарь у отца на заводе, из куска железа с поломанного трактора. Я очень ими гордился.

— Я тоже катался на коньках, — вставил Фумихико.

— Вот как? — сказал Кукин, но тотчас продолжил свой рассказ. — Обычно мы ходили на городской каток, устроенный на берегу реки, но как-то раз, в воскресенье, мы с друзьями, втроем, взяв бутерброды, поехали на электричке к Ангаре. Вторая станция от города. Оттуда и до самого Байкала река сильно расширяется, становится почти что частью озера. И вся затянута льдом. В отличие от катка, лед на реке неровный, и скользить по нему нелегко, но нам-то как раз и нравилось мчаться на коньках, лавируя между ухабами и буграми. И разумеется, мы были в восторге от открывшегося нам простора. Стоял ясный, погожий день. Кататься одно удовольствие!

На берегу реки возле железнодорожного полустанка торчала высокая труба, видная издалека. Мы забирались все дальше и дальше, будучи уверены, что, ориентируясь по трубе, легко найдем дорогу назад. Два моих друга подобрали возле берега какие-то палки, чурку и затеяли игру в хоккей. А я двигался дальше и только изредка оборачивался, чтобы убедиться, что труба еще видна. Каждая сотня метров приносила мне смешанное чувство гордости и беспокойства.

Да, в таких случаях удержу не знаешь, подумал Фумихико, любой человек стремится зайти как можно дальше. Но сам рассказ напомнил ему нечто очень знакомое.