Он снова здесь

На этом мы закончили совещание. По дороге я заметил свет в своем кабинете. Надо было его выключить. Пока рейх не перешел полностью на регенеративные энергоресурсы, все это стоит дорогого топлива. В данный момент об этом никто не задумывается, но как все будут причитать через тридцать лет, когда нашему танку около Эль-Аламейна не хватит именно этой капли топлива для окончательной победы! Я открыл дверь и увидел фройляйн Крёмайер, бездвижно сидящую за своим рабочим столом. Лишь тут я осознал, что не поинтересовался ее самочувствием. Дни рождения, похороны, личные звонки – обо всем этом мне раньше напоминала Траудль Юнге[55], а теперь как раз фройляйн Крёмайер, но в данном случае это не работало.

Она ошеломленно смотрела на стол. Потом подняла глаза на меня.

– Знаете, что мне пишут? – еле слышно спросила она.

Меня до глубины души тронула эта телячья беспомощность.

– Мне очень жаль, фройляйн Крёмайер, – сказал я. – Мне-то подобные вещи легко вынести, я привык выдерживать нападки, когда выступаю за будущее Германии. Я сам несу полную ответственность, и непростительно, что политический противник вместо этого изводит мелких служащих.

– Вы тут ни при чем, – покачала она головой. – Это обычная мерзость “Бильд”. Как попадешь в эту гнусную газету с сиськами – все, охота начинается. Мне присылают фотки с членами, какие-то блевотные письма о том, что эти твари хотят со мной сделать, я и трех слов там не могу прочесть. Я уже семь лет “Вулкания семнадцать”, и все теперь в помойку. Ник опозорен. – Она грустно нажимала на одну и ту же клавишу. – Все, кончено.

Очень неприятно, когда нельзя принять решение. Вот была бы жива Блонди[56], я мог бы хоть погладить ее. Животное, в особенности собака, способно в такие моменты хорошо снять напряжение.

– Интернетом же не закончится, – продолжала она, глядя в никуда. – В сети-то хоть читаешь, что люди думают. А вот на улице… Можно только представить себе… Хотя я и представлять не хочу.

Она тяжело вздохнула, по-прежнему не двигаясь.

– Я должен был предупредить вас раньше, – произнес я после небольшой паузы. – Но я недооценивал противника. Мне до крайности жаль, что вам пришлось пострадать за меня. Кому, как не мне, знать, что приходится приносить жертвы во имя будущего Германии.

– Вы можете хоть на две минуты прекратить? – Фройляйн Крёмайер казалась по-настоящему раздраженной. – Это не будущее Германии! Это взаправду! Не шуточки! Не выступление! А моя жизнь, которую мне портят какие-то козлы!

Я сел на стул напротив ее стола.

– Я не могу прекратить даже на две минуты, – серьезно сказал я. – Я буду защищать то, что считаю верным, до самого конца. Провидение поставило меня на этот пост, и я стою за Германию до последнего патрона. Конечно, вы можете возразить: неужели господин Гитлер не может пойти на уступки всего на две минуты? И в мирное время я был бы даже готов на это – ради вас, фройляйн Крёмайер! Но я не хочу. И могу ответить вам почему. И уверен, что и вы тогда не будете больше этого желать!

Она взглянула на меня вопросительно.

– В тот момент, когда я пойду на уступки, я совершу это не ради вас, а, в конце концов, потому, что меня вынуждает на это лживая газетенка. Вы этого хотите? Хотите, чтобы я делал то, чего они требуют?

Она покачала головой, сначала медленно, потом упрямо.

– Я горжусь вами, – сказал я, – и все же между нами есть разница. Того, что я требую от себя, я не могу требовать от других людей. Фройляйн Крёмайер, я с пониманием отнесусь, если вы сложите с себя обязанности. Фирма “Флешлайт”, без сомнения, определит вас куда-нибудь, где вам не придется больше сталкиваться с неприятностями.

Фройляйн Крёмайер вздохнула. Затем сидя распрямила плечи и твердо произнесла:

– Черта с два, мойфюрыр!

Глава XXI

Первое, что я увидел, был большой заголовок фрактурой: “Родной очаг”. Я тут же схватился за телефон и позвонил Завацки.

– И как? Уже видели? – спросил он и, не дожидаясь ответа, с ликованием заявил: – Отлично, правда?

– Какой еще очаг? Что это значит? – спросил я.

Завацки умолк.

– Ну мы же не можем назвать вашу заглавную страницу Homepage.

– Почему же, интересно, не можете?

– Но фюрер ведь не любит иностранные слова…

Я энергично покачал головой:

– Ах Завацки, Завацки, что вы знаете о фюрере? Это судорожное цепляние за немецкость – самое плохое, что может быть. Не смешивайте чистоту крови с умственной ограниченностью. Надо писать по-английски – пишите по-английски, но не выставляйте себя на посмешище! Мы не будем переименовывать танк в “движущуюся гусеничную пушку” лишь потому, что его изобрели англичане.

– Ладно, – согласился Завацки, – сейчас исправлю. А вообще нравится?

– До остального я еще не добрался, – признался я и с нетерпением стал водить мышью по столу.

Я слышал, как на том конце Завацки щелкал по клавишам. Вдруг на моем мониторе появилось крупное название Homepage – опять-таки фрактурой.

– Хм, – пробурчал он, – это как-то бессмысленно. Зачем писать английское слово немецким шрифтом?

– Почему вы все усложняете? – пожурил я его. – Напишите попросту “Ставка фюрера”.