Он снова здесь

– Нэ-э, – ответил Лотар, – я на секундочку. Хотел сказать, ты здорово все делаешь. Я смотрел твой номер в последнюю пятницу, ужасно смешно, но и все верно, что ты говоришь. Насчет Европы и прочее. И за неделю до того, про социальных этих…

– Про социальных тунеядцев, – подсказал я.

– Вот именно, – кивнул он, – и про детей. Как это правильно! Дети – наше будущее. Ты молодец. Вот это я и хотел сказать.

– Спасибо, – ответил я. – Мне очень приятно. Нашему движению нужна любая поддержка. С большой радостью увидел бы среди наших сторонников и вашу уважаемую дочь.

На его лице вдруг вспыхнула ярость, но потом он громко рассмеялся и повернулся к дочке:

– Его вечные шутки. И так четко. Бьет именно туда, где болит.

Он еще раз постучал по столу:

– Чао, увидимся.

– Но вы же понимаете, она ему не дочь, правда? – спросило меня декольте, когда Лотар отошел.

– Я так и предполагал, – ответил я. – Дело, конечно, не в биологических причинах, но это невозможно с расовой точки зрения. Я думаю, он удочерил девочку. Я это всегда одобрял, ведь нехорошо, чтобы бедняжки росли в приютах, без родителей…

Декольте вытаращило глаза.

– Вы хоть иногда говорите что-нибудь нормальное? – вздохнула она. – Ладно, мне надо отойти по маленькой необходимости. Только не убегайте! Вы, конечно, ужасный, но с вами хоть не скучно!

Я сделал глоток воды и задумался, как же мне оценивать этот вечер, но тут заметил на заднем плане изрядное волнение – появилась дама с целым отрядом фото– и телерепортеров. Очевидно, дама была гвоздем программы, потому что беспрерывно привлекала к себе фотографов и телекамеры. У нее была кожа южного оттенка, и потому дирндль смотрелся на ней особенно странно, а наполнение ее лифа было прямо-таки гротескно. И хотя общий вид все-таки можно было назвать внушительным – в очень вульгарном смысле, – впечатление мгновенно рассеивалось, едва только она открывала рот. Высота издаваемых ею звуков превосходила все известные мне циркулярные пилы. Поскольку на фотографиях голоса не слышно, репортерам это было безразлично. Она как раз начала что-то визжать в камеру, как вдруг один из фотографов приметил меня и отбуксировал даму к моему столу, очевидно, чтобы сфотографировать нас вместе. Казалось, даме это было неприятно.

Я знаю это выражение лица. Видно, как за фасадом смеющихся глаз безжалостный аппарат подсчитывает, обеспечит ей эта фотография выгоду или нет. Я с легкостью увидел ее насквозь как раз потому, что и сам произвел в уме аналогичные вычисления, только гораздо быстрее, и получил отрицательный результат. Но она, очевидно, так и не пришла ни к какому выводу – я чуял ее сомнения. Последствия были для нее неясны, так что присутствовал элемент риска, от которого она надеялась отделаться шуткой. Но в этот момент фотограф подбросил в огонь лозунг “Красавица и чудовище”, и свору репортеров было уже не остановить. Поэтому для спасения ситуации экзотическая счетная машина бросилась на меня с визгливым смехом.

Этот тип женщин не нов. Они существовали и семьдесят лет тому назад, хотя и не пользовались подобной известностью. И тогда, и сегодня это были и есть женщины с безграничным тщеславием и ничтожной самооценкой, которую они пытаются преодолеть, ревностно скрывая свои гипотетические недостатки. По непонятным причинам данному типу женщин кажется, что лучший способ добиться упомянутой цели – обращать все происходящее в фарс. Это самые опасные женщины, какие только могут встретиться политику.

– О! И ты здесь! – заверещала она, пытаясь броситься мне на шею. – Супер! Давай я буду называть тебя Адик?

– Давайте вы будете называть меня господин Гитлер, – с достоинством ответил я.

Порой этого хватает, чтобы прогнать человека. Но вместо этого она уселась мне на колени:

– Шикарно, господин Гитлер! Что нам с тобой устроить для смешных фотографов? А, малыш?

В таких ситуациях можно потерять все и ничего не выиграть. Девяносто девять из ста мужчин утратили бы самообладание и ретировались под предлогами вроде “выравнивания линии фронта” или “реорганизации воинских частей”. Я нередко такое наблюдал, тогда, русской зимой 1941 года, которая неожиданно обрушилась на моих солдат с температурой минус тридцать – минус пятьдесят градусов. В ту пору хватало людей, вопивших: “Назад, назад!” Лишь я один сохранял хладнокровие и твердил: “Ни за что, ни шагу назад!” Кто колеблется, будет расстрелян. Наполеон сдался, но я держал фронт, а весной мы погнали кривоногих сибирских кровавых псов, словно зайцев, через Дон, до Ростова, до Сталинграда и дальше, дальше, не хочу сейчас углубляться в детали.