Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы

Через два с половиной часа я подкатил на «паккарде» к Центральному Дому Красной Армии – там гуляли годовщину РККА, не поминая, ясно, ни Троцкого (а ведь как-никак первый нарком обороны республики), ни Вацетиса, которого именно Троцкий протащил на пост Главкома: многие были против, мол, из царского генерального штаба, золотопогонник, но Лев Давидович настоял на своем, крутой был мужик, Сталин у него, честно говоря, много взял, не во внешнем, конечно, облике, а в умении пробивать свое… Шапошникова Бориса Михайловича, полковника царской разведки, тоже Троцкий в РККА привел наперекор всем, но потом в поддержке отказал: тот уж больно поляков ненавидел, «католические иезуиты, ляхи», даже статью против них бабахнул в двадцатом, за что Троцкий журнал прикрыл, а Шапошникова – «за шовинизм» – бросил, как говорили, на низовку, слава богу, еще не шлепнул сгоряча, он это тоже умел… Потом, когда Троцкого турнули, Шапошников снова поднялся, Сталин его поддержал, был у меня начальником генштаба – единственный беспартийный на таком посту… Думаю, кстати, Сталин его не без умысла ко мне приставил… Да… Прибыл, значит, я, вошел в банкетный зал, а там и Бубнов, и Блюхер, и Егоров, и Якир с Уборевичем, Позерн, Буденный, Лашевич, Раскольников, Примаков, Штерн, Подвойский, Крыленко, Корк, Эйдеман, Тухачевский, ясное дело, ну и Ворошилов со Сталиным… Все, гляжу, хоть и под парами, разгоряченные, но какие-то напряженные, нахохлившиеся… Сталин, пожав мне руку, говорит: «Мужик, ну-ка, покажи себя…» Он меня еще с Гражданской называл «мужиком», любил рослых, а особенно тех, у кого в семье был кто из духовенства… Я его спрашиваю, что надо сделать. А он трубку раскурил, – лицо жесткое, глаза потухшие, хмельные, – пыхнул дымком и говорит: «Я предложил провести соревнование по борьбе – кто из наших командиров самый крепкий… Вот Тухачевский всех и положил на лопатки… Сможешь с ним побороться? Но так, чтоб его непременно одолеть?» Я, конечно, ответил, что будет выполнено. «Ну, иди, вызови его на поединок». Я и пошел. А Тухачевский крепок был, не так высок, как я, но плечи налитые, гири качал, как только на скрипке своей мог играть, ума не приложу, она при нем крохотной казалась, хрупенькой, вот-вот поломает… Ну, я к нему по форме, он ведь старше меня был по званию, командарм, я только комдив, так, мол, и так, вызываю на турнир… Тухачевский посмотрел на Сталина, усмехнулся чему-то, головой покачал и ответил: «Ну, давайте, попробуем». Схватились мы с ним посредине залы; крепок командарм, жмет, аж дух захватывает, а поскольку я выше его, мне не с руки его ломать, захват приходится на плечи, а они у него, как прямо, понимаете, стальные… Вертелись мы с ним, вертелись, а вдруг я глаза Сталина увидел – как щелочки, ей-богу, а лицо недвижное, будто стоит на весенней тяге, так весь и замер… Как я эти его глаза увидел, так отчего-то ощутил испуг, а он порою придает человеку пре-бо-ольшую, отчаянную силу! Ухватил я Тухачевского за талию и вскинул вровень с собой, а когда борец ног не чувствует, ему конец, потому как опоры нету, будто фронт без тыла… Ладно… Держу я его на весу, жму, что есть сил, а он решил ухватить меня за шею, чтоб голову скрутить, – без нее тоже не с руки бороться… Но я этот миг как бы заранее почувствовал, взбросил командарма еще чуть выше и что было сил отшвырнул от себя. Но – не рассчитал: он спиною ударился о радиатор отопления и так, видно, неловко, что у него даже кровь со рта пошла… А Сталин зааплодировал мне, заметив: «Молодец, мужик! Положил забияку, будет знать, как своей силой похваляться…» Чокнулся со мной, выпил, повернулся и пошел к выходу, ни с кем не попрощавшись…

Тимошенко замолчал, поднял со стола рюмку и, неожиданно для всех, резко поднявшись, откашлялся:

– Предлагаю тост за выдающегося деятеля международного рабочего движения, – начал рубить он, – гениального военачальника Великой Отечественной, страстного борца за мир и дружбу между народами, нашего дорогого Никиту Сергеевича Хрущева…

…Воистину, никто так легко не отдает права править собою, как мы… Традиция? Или рок? Неужели закономерность?

16

Сергей Николаевич Новиков, большевик с восемнадцатого года, пришел в ЧК в двадцатом, принимал участие в борьбе с басмачеством, переехал в Москву, учился в институте, затем был отправлен в Казахстан, работал в Алма-Ате, в тридцать пятом году стал одним из руководителей местного НКВД.

Однажды ночью услыхал, как к дому, где он жил, подъехали три машины; выглянул из-за шторы, увидал оперативную группу, выскочил во двор, перемахнул через забор и ушел в бега.

В Москве он объявился в тридцать девятом уже, после расстрела Ежова, когда из тюрем начали выпускать тех ветеранов, кого не успели уничтожить физически, но сломали морально: именно тогда Сталин и начал разыгрывать карту «большого обмана» – мол, прежнее руководство НКВД «обманывало» страну, арестовывая невинных людей.