Он упал на траву…

Фашистские листовки предупреждали: «Лучше не пытайтесь ничего сделать с зажигательными бомбами, их температура доходит до тысячи градусов, вы погибнете». Однако с зажигательными бомбами успешно боролись добровольные дежурные — помощники Московской противовоздушной обороны.

«Состояла „армия“ МПВО преимущественно из женщин, заменивших ушедших на фронт мужчин, и тех, кто по молодости или, наоборот, старости или хворости не мог держать в руках оружие. Да, это наши матери, жёны и сёстры, старики и „подставочники“ — мальчишки и девчонки 12–15 лет, которым для того, чтобы достать до станка, требовалась подставка, — ковали грядущую победу, работая по 10–12 часов, а ночами сражаясь с бомбами…»[5]. Для подростков, дежуривших на крышах, страшные бомбёжки были своего рода игрой: американская корреспондентка вспоминала: «На крышах домов позади посольства перекликались дежурные. Голоса были ребячески звонкими, и я поняла, что там дежурит одна из детских пожарных команд, которые начали организовываться в последние дни. Когда вновь посыпались зажигательные бомбы, я разобрала, как мальчишеский голос кричит:

— Следующая, чур, моя!

— Как бы не так! Моя очередь!

Мы с генералом сообразили, что мальчишки спорят за право погасить следующую бомбу — каждый жаждал поставить личный рекорд!»[6]

…На крыше уже сидел дядя Гриша — дворовый водопроводчик, мой напарник по посту ПВО. Брезентовые рукавицы, щипцы и ящик с песком были в полном порядке — мы с дядей Гришей считались лучшими дежурными…

Девушка-наблюдатель МПВО. 1941 год (фото Наума Грановского).

Люди постарше, конечно, воспринимали это по-другому. Вот как описывает один из немецких авианалётов на Москву опытный офицер-связист: «…Это одно из самых страшных воспоминаний моей жизни. На горизонте, видимо, появлялся вражеский самолёт. Сотни прожекторов, сотни разноцветных трассирующих пулемётных очередей, разрывающихся снарядов сосредотачивается на пространстве, в котором предположительно он находится. Вся эта масса огненного неба медленно, со всё возрастающим грохотом, надвигается на нас…. Глаза невозможно оторвать от ослепительного неба, уши глохнут, какая-то пронизывающая боль в ушах. Железная крыша нашего семиэтажного дома содрогается, и я начинаю медленно сползать по ней, ложусь на спину и судорожно вцепляюсь руками в рёбра между листами железной кровли, а грохот всё усиливается. Вся крыша усеяна падающими с неба пулями и мелкими осколками снарядов. И кульминация. На крышу падает несколько зажигалок.

Тут чувство долга берёт верх. Я вскакиваю на ноги и заранее приготовленной лопатой засыпаю огненные шары песком из ящика. Я не один, нас на крыше человек двенадцать, и за несколько минут нам удаётся погасить все зажигалки. Страх навсегда забывается»[7]. На крышах домов дежурили многие: так, в книге воспоминаний Н.М. Любимов пишет о том, как всё лето 1941 года поэт Борис Пастернак неукоснительно дежурил, когда это полагалось ему по расписанию, на крыше писательского дома в Лаврушинском переулке.

Архитектор Б. Кулумбеков, командир роты Краснопресненского ОГБ МПВО[8], рассказывал: «В один из налётов прямым попаданием фугасной бомбы разрушен жилой дом в Среднекисловском переулке. В цокольном этаже в заваленном убежище укрылись несколько десятков человек. Расчистили подход, я с двумя бойцами проник внутрь сооружения. В одном углу несколько человек оказались под обломками конструкций, они нуждались в срочной помощи. Среди погибших под завалом увидели молодого человека в форме майора. Он, проездом из госпиталя, решил навестить семью. Сигнал воздушной тревоги застал его в воротах своего дома…».[9]

Укрывались от бомбардировок в так называемых «щелях» (узких ямах в земле во дворах) и в бомбоубежищах (чаще всего — в подвалах кирпичных домов). «…Мы выкопали квадратную яму два на два метра и глубиной метра полтора. На дно положили ковёр. На ковёр поставили шесть стульев. Сидели на стульях, прижавшись друг к другу, и напряжённо смотрели на небо. Один за другим пролетали над нами немецкие самолёты…. Самолёт загорался и падал, а в поле прожекторов оказывался лётчик на парашюте. Всё это видели не только мы, но и немецкие лётчики. Они стремительно разворачивались, снова появлялись над нами и снова летели на Москву. И снова огненная стена пугала их. Десятки кругов, небо над нами гудело, от нас — к нам, а мы на стульях, и страшно, и уже шея болит, а всё равно смотрели на небо…»[10]