Он уже идет

– Нет у меня с ней никаких дел. Хибару, в которой мы живем, может оставить себе, все равно она была куплена на ее приданое. И горшки с плошками тоже. А больше у нас ничего и не было. И вообще, разве она мне жена?

– Почему ты так решил? – мягко спросил ксендз.

– Какое отношение католик Казимир имеет к иудею Коплу?

– Самое непосредственное. Свою душу ты спас, но жена осталась женой, а дети детьми.

– Нет у меня никаких детей, – буркнул Казимир. – А жена эта мне даром не нужна, разведусь с ней – и все.

– Разве ты не знаешь, – удивился ксендз, – что по законам католической церкви разводы запрещены?

– Как? – обомлел Казимир. Синеглазые красавицы с полными грудями начали таять и пропадать из поля зрения, словно снег под лучами весеннего солнца. – Святой отец, неужели вы заставите меня жить с иноверкой?

– Себя спас, – наставительно произнес ксендз. – Теперь спаси жену.

– Не хочу я ее спасать! – вскричал Казимир. – Вообще видеть ее не желаю! Почему мне нельзя жениться на доброй католичке?

– Возможно, Бог хочет, чтобы ты сделал жену-иудейку доброй католичкой?

– Нет, нет и нет!

Казимир вскочил на ноги и нервно забегал по комнате.

– Развод разрешается только по специальному указу Ватикана, – продолжил ксендз. – Получить его занимает не один год.

– Почему вы раньше мне этого не объяснили? – возопил Казимир.

– А если бы я объяснил, – вкрадчиво спросил ксендз, – ты бы отказался от крещения?

– Я бы сначала развелся, у евреев-то развод разрешен! Святой отец, неужели нельзя что-то придумать? Ведь у всякого закона есть примечания, маленькие буквы в сносках, дополнительные мнения.

– Ты рассуждаешь не как католик, – усмехнулся ксендз, – а как еврей. Хорошо, давай посмотрим на положение твоими глазами. Если ты вернешься в свой дом, к своей жене, она позволит тебе вести христианский образ жизни? Ходить в костел, повесить на дверях дома крест, а внутри дома – иконы?

– Иконы? – изумился Казимир. – Да где вы видали иконы в еврейском доме? Фаня скорее умрет, чем позволит внести их через порог.

– Есть одно примечание в католическом кодексе, – продолжил ксендз. – Привилегия апостола Павла позволяет новообращенному или новообращенной развестись с супругом или супругой-иноверцем, если тот или та мешают жить по христианским законам.

– Да-да, – горячась и захлебываясь словами, вскричал Казимир. – Еще как будет мешать, просто ничего не позволит делать!

– Тогда на основании привилегии апостола Павла я дам тебе разрешение на развод.

– Спасибо апостолу! – воскликнул Казимир. – И да здравствует примечание.

– Да-да, – улыбнулся ксендз. – Святой апостол тоже был вашего роду-племени. Раввин Курува написал мне, – ксендз вытащил из кармана письмо ребе Ошера и показал его Казимиру, – что по еврейским законам ты должен освободить свою жену при помощи определенной процедуры.

Он поднес листок к глазам и прочитал.

– Дать гет, разводное письмо. Правильно?

– Правильно.

– Вот и хорошо. Зачем тащить за собой груз женских слез и проклятий? Тем более что ты можешь потребовать за гет вознаграждение, которое тебе сослужит добрую службу. Кстати, я уже получил ответ от настоятеля Бенедиктинского монастыря в Варшаве. Тебя готовы принять и помочь на первых порах, пока не обживешься на новом месте.

– Я сделаю все, как велит церковь и вы, святой отец, – обрадованно произнес Казимир.

Встреча с Фаней состоялась на следующий день в доме у ксендза. Вместе с женщиной пришел Файвиш, глава общины Курува. Казимир от помощи отказался.

– Чего уж там, сам с ними справлюсь, – буркнул он.

Встреча вышла очень короткой.

– Дай мне гет, – сказала Фаня. – Детей у нас, хвала Всевышнему, нет, может, я найду счастье с другим.

– Что ты там уже найдешь, дырявый сосуд, – презрительно усмехнулся Казимир. – А за гет придется заплатить. Двести золотых, и ни монетой меньше.

– Двести золотых, – ахнула Фаня. – Да ты за всю свою жизнь столько не заработал!

– Вот сейчас и заработаю.

– Побойся Бога, Копл, – вмешался Файвиш. – Разве она была тебе плохой женой?

– Какого Бога ты имеешь в виду? – осклабился выкрест. – Своего я боюсь, а до ваших упреков мне нет никакого дела. Ладно разговоры разговаривать, условия мои вы слышали, и других не будет.

Он встал и вышел из комнаты. Фаня и Файвиш чувствовали себя, точно две побитые собаки.

– Где я возьму такие деньги? – голос Фани дрожал и рвался. – Все мое приданое было пятьдесят золотых.

– Прежде всего давай уйдем из этого дома, – Файвиш встал и решительным шагом направился к двери. Фаня, едва поспевая, засеменила следом. Еще в раннем детстве, приучая девочку к скромному поведению, мать объяснила Фане, что крупные шаги свидетельствуют о душевной грубости.

– Люди деликатные ступают осторожно, – повторяла мать. – Еврейская девушка не должна ходить размашистой походкой, утонченность души видна по повадкам тела.

Поэтому, хотя Файвиш годился Фане в дедушки, она с трудом могла угнаться за его шагом. Забавную они представляли картину: чугунно ступающий старик и семенящая молодая женщина. Казимир, наблюдающий за ними из окна второго этажа, скривил губы в усмешке и презрительно буркнул себе под нос: