Она была актрисою

— Ну, да. Как трамплин для дальнейшего, сегодняшний спектакль очень даже уместен. Зритель, критики познакомятся с Мариночкиным творчеством и увидят, как удачно оно оттеняет мою гениальную игру. Быть гениальным в роли современника — это потруднее, чем в роли Лира, однако мне по зубам. Но всякому будет ясно, что ваша режиссура — или, если говорить откровенно, отсутствие таковой — в лучшем случае не загубила спектакль и уж всяко не способствовала его успеху. А если кому это будет непонятно, я им объясню. Я, как вам известно, имею кое-какой вес в театральном мире. Успех должен быть нашим — моим и Мариночки. Вы со своей студией будете нам только мешать. Зачем нам такой шлейф за спиной? Да и вообще, — Евгений Борисович доверительно понизил голос, — не нравится мне, что будут болтать — мол, Преображенский играл в самодеятельности. Это пока я не собирался возвращаться в театр, мне было безразлично, а теперь — нет, теперь подобная болтовня ни к чему. А не станет студии, люди быстро забудут. Короче, я решил — а ну ее, эту студию, закрою-ка ее от греха подальше. И, разумеется, я это сделаю. Вы ведь не в обиде, Виктория Павловна?

И, неожиданно поцеловав Вику в щечку, засмеялся:

— Боже, ну, какая же вы прелесть!

И скрылся, а она осталась в коридоре, разъяренная, ошеломленная, и лишь тихо, но с чувством повторяла: «Убью сволочь! Убью!» Ей хотелось броситься за мерзавцем и выцарапать ему глаза, трясти его, колотить о стенку. Затем, чуть придя в себя, она горько констатировала: «А Марина — подколодная змея. Хоть бы предупредила, хоть намекнула! Никогда бы про нее не подумала, что она такая стерва! Еще и посмела утверждать, что для меня театр — вопрос не жизни и смерти, а престижа и карьеры. Как будто не знает, что это не так!»

Но времени предаваться скорби не было — пора было поднимать занавес, зрители уже заполнили зал. «А пришла ли Таша?» — всполошилась Виктория Павловна. Да, Таша пришла, бледная, с крепко сжатыми губами, с глазами, глядящими в неведомую даль.

Премьера стала ее звездным часом. Никто из знавших ее и предположить не мог, что девочка умеет так играть! В ее совместных сценах с Преображенским у Вики в самом буквальном смысле стучали зубы. А ведь Вика помнила текст наизусть, видела спектакль десятки раз! Но такой накал неукротимой ненависти витал в воздухе, что становилось жутко. Впервые два полюса — добра и зла — оказались равны по силе. И впервые — они вдруг оказались чем-то схожи.

Впрочем, эти выводы, разумеется, принадлежали не Виктории Павловне, а Марине, которая с удивительным цинизмом бросилась к Вике в антракте, словно к лучшей подруге, и принялась в своей вечной дурацкой манере за дурацкие, никому не нужные абстрактные рассуждения.

— И ведь в чем-то Таша права! — горячо восклицала она. — Действительно, когда даже самый порядочный человек берется судить другого, когда он уверен в собственной правоте, он ступает на тот самый путь, который от этой правоты уводит! Юная девочка, всего двадцать лет, а как глубоко она прочувствовала роль! Я раньше не верила, что актеру и впрямь требуется полный зал, чтобы проявить себя по-настоящему, а теперь убедилась. На репетициях Таша не выдавала и десятой части того, что сейчас! Удивительно, правда?

— Не очень, — холодно заметила Вика. — Просто ваш любимый гений задушил ее котенка. Котенка звали Ушастик.

Марина опешила, осеклась, глупо уточнила:

— Как задушил?

— Руками.

Виктория Павловна с удовольствием глянула в ошарашенное лицо собеседницы, однако развить успех не удалось — прозвенел звонок на второй акт.

После премьеры предполагался банкет для актеров и почетных гостей. Частично средства выделил тщеславный Сосновцев — кстати, он был тут как тут и с упоением крутился возле известных лиц. Частично Вика вложила свои деньги, взятые в долг. На представление без еды и выпивки никого не заманишь, это общеизвестно! И теперь до нее вдруг дошло, что она сама себе вырыла яму. Они собрались здесь, влиятельные в театральных кругах люди, они станут есть, пить за ее счет — и попутно слушать Преображенского, который хотя и склочный тип, но из их среды, к тому же славится чутьем, и вот он известит их, что режиссура никудышная, хотя текст хороший, игра же гениальная, и они будут кивать, соглашаться и кивать! Лучше бы не было этого банкета, лучше бы ничего не было!