Она что-то знала

Мишка родился в перестройку и не застал советской жизни, на его юные мозги обрушился бесконечно путаный, бесконечно меняющий исполнителей прямо по ходу действия русский спектакль, с его угрожающе и постоянно растущей ценой на билет. Всё крутом расслоилось, укрылось в герметичные пространства собственных интересов, и Мишке надо было бы укрыться от мира в семье – но он не мог, ведь только в борьбе с матерью он имел шансы сформировать свою личность, да и семья к тому же распалась, когда ему было всего-то восемь годочков. С двумя парнями на руках, без мужа, в маленькой двухкомнатной квартирке на проспекте Космонавтов, врач-терапевт районной поликлиники Алёна Царёва сражалась со Всем Миром за своих детей. О себе пришлось забыть надолго.

Что вывозят из России, как говорили в старину, в края заморские? Нефть, газ, металлы, икру, меха – и женщин. После того как прогрессивные иностранки перестали спасать путём брака избранных диссидентов, русские мужчины никаким спросом не пользуются, оставаясь продуктом исключительно для внутреннего употребления, навроде свиной тушёнки. Так было не всегда. Выведенный в дворянских оранжереях элитный сорт мужских фруктов привлекал внимание европейских дам; некоторое эротическое электричество пробежало и по проводам Интернационала: рэволюционеры казались интересными, ведь свирепое желание истреблять себе подобных ещё никогда не остужало в женщинах любовного пыла. Однако уже послевоенный запрет на браки с иностранцами обездолил совсем немногих иноземок, в основном из числа заезжих студенток, что и обессмертил Леонид Зорин в популярной мелодраме «Варшавская мелодия». Предоставленные самим себе русские женщины и русские мужчины оказались в сильно неравном положении. Мужчины, повреждённые войнами и репрессиями генетически, уверенно деградировали, но представляли собой предмет местного повышенного спроса со стороны женщин, которые по сути изменились мало, а значит, были фатально настроены на любовь и семью.

Начинается великая русская девальвация женской любви. Драгоценность, из-за которой начинались войны и писались поэмы, обращается в бумагу для заклейки окон. В семидесятых годах любой более-менее привлекательный мужчина мог позволить себе бесчестить девушек десятками, и ему ничего за это не было – всё происходило без насилия, по любви. Несчастные сами бросались к нему, ведомые основным инстинктом и напичканные стихами и песнями, в которых преступные литераторы продолжали превозносить любовь и обещать её жертвам райское блаженство. «Советские послевоенные мужчины – это позор цивилизации», – отчеканила как-то Роза в конце семидесятых, и Алёна, тогда возражавшая ей и приводившая в пример дивных врачей своей поликлиники, потом, вспоминая эту формулу обвинения, частенько готова была согласиться. Урождённых подлецов-то, собственно, было немного, но по всей России, казалось, была разлита смутная и печальная, бесконечная и беспросветная мужская слабость. Они пожирали ясноглазую, восторженную девичью любовь – и становились всё слабее, всё жиже. Неудивительно, что при первых же просветах свободы женщины повалили из России взбешёнными стадами. Исход приостановился только тогда, когда отечественные женщины просекли фишку, вышли на общемировой уровень дерьма и смогли, избавленные наконец от стихов Цветаевой, выдохнуть в лицо сокамерникам: «Плати!»

И вот что удивительно – многие охотно стали платить. Как будто давно этого ждали. Как будто дармовая дешёвая баланда этой дурацкой любви им осточертела и они сами бессознательно мечтали хоть как-то поднять ей цену. Но цена должна была бы в идеале измеряться отнюдь не реальными деньгами, а подвигами! Русские женщины, потребовав от мужчин не подвигов, но денег, укрепили отчасти свое материальное положение – но стали постепенно утрачивать то, что их сравняло когда-то с нефтью и соболем. Глупую, милую свою, бескорыстную душеньку.

Алёну эти процессы не затронули. Она была неизлечима.

«Алёнка, ну вот что ты за дурища? Как тебе мужчина глянется – ты ему тут же пирожки печёшь», – сетовала Марина, и Алёна только улыбалась и разводила руками: да, пеку, а как иначе? Она не чувствовала никакой своей особенной ценности, не умела себя поставить. Ей казалось, что это ужасно сложно – всё время выдумывать собственное поведение, и ничто так не обескураживало Алёну, как ужасная разница внутреннего и внешнего, которую так часто приходилось обнаруживать в хитроскрученных русских людях. Наверное, и от этого они так мучительно и разнообразно болели, хотя главную причину болезней Алёна угадывала, знала и ничего с ней поделать не могла. Главной причиной была ненависть природы к человеку, и как бы мог бороться с ней обычный терапевт из рядовой поликлиники? Роза однажды с изумлением установила, что Алёна, не имевшая вкуса к отвлечённым суждениям, считает природу чем-то имеющим реальный человекоподобный облик, характер, образ действий.

– Интересно, и как она выглядит, твоя природа? – веселилась Роза.