Она друг Пушкина была. Часть 1

Пушкин обожал талисманы и по-ребячески верил в них. В этом убеждают его биографы. И смакуют повторенные многими — около Пушкина вращавшимися — примеры его суеверия: заяц дорогу перебежал, поп попался навстречу… Этого оказалось достаточно, чтоб вернулся, не поехал к товарищам-декабристам на Сенатскую площадь. И таким вот образом избежал каторги, Сибири. Маленькая слабость — этакий забавный пустячок — сберегла для России Поэта… Вдумайтесь: Пушкин — дерзкий, бесстрашный, задиристый, чуть что — вызывал обидчика на дуэль. И вот этот с гипертрофированным чувством чести человек просто так, из-за ребяческого суеверного страха поворачивает оглобли саней и остаётся в деревне!

Как часто оставались непонятыми, даже близкими из близких, ребяческие всплески, сумасшедшие — с позиций стариковской рассудительности, но такие артистичные, рождённые огненным интуитивным вихрем свойства великой в простоте и наивности натуры Поэта! Непонимание вело к упрощению, к стиранию оттенков! Пушкин в чёрно-белом варианте подносился нам ещё со школьных лет. Неподправленная детская интуиция подсказывала — здесь что-то не так. Моё заражённое максималистской моралью поколение оценивало эту маленькую слабость строже. Подленькое, гаденькое, так не вяжущееся с обликом Поэта, выпирало из этого поступка (проступка!): испугался, отмежевался от товарищей, отсиживался в безопасном местечке!..

Мемуары современников, как правило, писались через много лет после смерти Пушкина. Согласна с Вацурой^{1}: Современники передавали его рассказы, подчёркивая и усиливая их… Если мы возьмём на себя труд убрать облекающие их позднейшие легенды и наслоения, они предстанут перед нами как драгоценный и уникальный историко-психологический документ (выделено мною. — С. Б.).[41] Умение прочитать мемуары — это прежде всего умение пропустить события, факты из биографии Поэта сквозь призму собственного критерия. Но есть и иной аспект оценки — расширение перспективы. Об этом уже говорила Ахматова: Мы — люди XX века — знаем в сто раз больше о немалодушии поэта, чем знали его современники[42].

Разве не истина, что любое явление жизни — личной, общественной — становится яснее и понятнее с позиций времени. Можно сказать и по-иному: с позиций личного и исторического опыта. Когда само явление уже вписалось, заняло определённое место в судьбе человека, общества, народа. Новые архивные находки и нарождающаяся современная пушкинистика заставляют многое пересмотреть в Пушкине. К примеру, тему «Пушкин и декабристы». Критически отнестись к легендам о том, что декабристы никогда серьёзно не воспринимали Пушкина, не очень доверяли ему или же не допускали в тайное общество потому, что оберегали Поэта. Истина же значительно сложнее. Давайте вспоминать вместе!

Вспомним, какой резонанс в обществе вызвали дерзкие политические стихи Пушкина, как они распространялись в списках по всей России. Многие декабристы признавались на допросах, что использовали произведения Пушкина в пропагандистских целях.

Далее — о роли общества «Зелёная лампа» в мужанье Поэта. Оно было учреждено Яковым Толстым, Фёдором Глинкой, Сергеем Трубецким по тайному поручению Союза благоденствия как подготовительное отделение, как его «побочная управа»! Руководители Северного тайного общества растили «свои кадры»!

Что в сущности мы знаем о «Зелёной лампе»? Раз в две недели в доме Никиты Всеволожского проводились собрания любителей словесности. Вольные разговоры, споры в зале под зелёной лампой, перстни с изображением светильника — а изображение это почему-то воспроизводило светильники первых христиан в римских катакомбах[43]; литературные опусы («Сон» Улыбышева) и стихи, стихи… Члены общества спаяны клятвой хранить тайну этих встреч. Её позднее раскроет зашифрованная Поэтом десятая глава «Евгения Онегина». Расскажет истину лучше, точнее, правдивей поздних свидетельств декабристов.

Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал,
Читал свои Ноэли Пушкин.
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал,
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал.
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.