Она и кошки

На последнем пролете лестницы Тони остановилась, прислушалась: опять Лопатка плачет! Это было не жалобное мяуканье, каким обычно кошки просят есть, или пить, или вспомнить об их существовании, или приласкать, а настоящий, человечий плач со слезами. Тони уже умела различать голос подобранной на улице кошечки. Та подросла и позабыла, что когда-то была бездомным маленьким котенком, превратившись в капризную и шаловливую любимицу хозяев, внимательную свидетельницу жизни этих любовников-друзей. Когда ее брали на руки, эта глупышка требовала то, чего была лишена с рождения, — начинала сосать что попало: палец, свитер или воротничок рубашки. И при этом довольно мурлыкала, как будто снова обрела мать. Тони любила и жалела ее, а Лопатка прекрасно это чувствовала. Чуть заслышав хозяйкины шаги, кидалась к двери, они всё удивлялись, как же она их распознает: в Генуе кошка стояла на пороге, когда Тони еще только ехала в лифте на четвертый этаж, а здесь, у моря, выглядывала, стоило той войти в подъезд. Завидев Тони, Лопатка от радости смешно подпрыгивала, как пони в цирке. Потом быстро проскользнет между ног и носится как угорелая по коридору. Потом вернется и вновь убежит — так она выражала свой восторг. Временами на ласковый голос хозяйки Лопатка отзывалась звуками, напоминавшими слова. Тони прежде никогда не интересовалась кошками, а теперь поняла, что это животное может порой наполнить жизнь гораздо большим теплом и уютом, нежели человек, живущий с тобой бок о бок. Если уж кошка к тебе привязана, то никогда не отгородится стеной молчания и не станет таить ничего в душе, она открыто заявит свои требования и отомстит, если не ответишь ей взаимностью.

Сейчас Лопатка плакала, как плачут дети. Своих у Тони не было, но она до сих пор помнила, как школьницей не могла выносить плач новорожденной сестренки. Всякий раз бросалась к ней, почти всегда опережая вечно занятую мать. Так между ними возникла связь, которую не смогли разорвать ни первая любовь Тони (хотя для младшей это было жестоким ударом), ни неизбежная ревность между сестрами при довольно большой разнице в возрасте. Вере исполнилось двадцать, она была в самом расцвете и до сих пор в самые трудные моменты своей жизни бежала к сестре, а не к матери. Как-то Вера призналась, что узнает ее по запаху. Этот запах остался в ней с младенчества, когда Тони брала ее, плачущую, из кроватки и прижимала к груди вспотевшую головку — самый надежный способ успокоить ребенка. Потом подходила мама, знавшая, что с ней нужно делать, чего она хочет, но Тони первой извлекала малышку из отчаянного одиночества, а такое не забывается. Вот и Лопатке она в какой-то мере заменила мать, и за это кошка платила Тони двойной любовью.

Когда она вошла в комнату, Лопатка не сдвинулась с места. Вытянувшись на полу, она то и дело переворачивалась с живота на спину, видно искала прохлады. И почти непрерывно издавала эти отчаянные вопли, заканчивающиеся на высокой ноте. Тони наклонилась погладить ее, но кошка увернулась — не убежала, а только вся изогнулась, словно была не в силах подняться. На хозяйку она даже не взглянула: в этих страданиях не было места ни для кого и ни для чего. Тони прошла на кухню, там все было нетронутое: блюдечко с молоком, налитым до краев, две миски с рыбой и мясом — даже к поджаркам не прикоснулась. Ясное дело, кроме любовного томления у Лопатки не осталось больше никаких чувств. Вон, лежит в прихожей, опустила на передние лапы заострившуюся мордочку, за несколько дней отощала вся. Тони еще раз попыталась взять ее на руки, но Лопатка угрожающе зашипела в лицо, и из бархатных ножен на лапах появились острые кривые сабли. С царапиной на руке Тони отошла, сквозь зубы ругая себя за то, что приютила эту хищницу. А Лопатка снова едва скользнула по ней уже не прозрачными зелеными стеклышками, открыто глядевшими на мир, а свинцово-серыми стволами, притаившимися за непробиваемой амбразурой.

— Видно, никогда мне не понять ни кошек, ни кошатниц, — проговорила Тони, входя в гостиную.

Эта комната была единственной в их летней берлоге. Они обустраивали ее вдвоем, когда еще только начиналась их любовь. Джиджи эта квартира досталась от родителей, и прежде там стояли старинные буфеты и жутко неудобные канапе. Из-за нагромождения старого хлама в квартире было не повернуться, зато выручала красивая просторная терраса с видом на море. Они быстренько избавились от всего: и от мебели, и от стен. Вещи погрузили в машину и увезли в здешний женский монастырь; Тони оценила это самоотверженное решение по природе ленивого и тяжелого на подъем Джиджи. Когда ему от чего-либо приходилось избавляться, его начинали мучить ностальгические воспоминания, но на сей раз он держался молодцом, ни слова не сказал поперек и даже явился в пустое помещение, где уже снесли все внутренние перегородки, с горшком ярко-красной герани, который преподнес ей по случаю рождения их первого дома.