Она и кошки

Из Америки он посылал свои статьи в газету и думал, что, когда вернется, все пойдет по-прежнему. Но ситуация полностью изменилась, и Джиджи оказался перед непроницаемой стеной неприязни. Он несколько раз хотел плюнуть, бросить все к чертовой матери и все же, повинуясь необходимости, терпел и мирился с порой унизительными условиями работы. Понемногу неприязнь коллег ослабевала, но отдельные вспышки еще наблюдались. А когда ему предложили кулинарную рубрику в престижном журнале, Джиджи воспринял это как освобождение. То утро, когда он пришел к шефу подать заявление об уходе, Джиджи запомнил навсегда: было ветрено и пасмурно, в кабинете шефа витал терпкий запах мимозы, стоявшей в протухшей воде; веточки еще оставались зелеными, а пушистые цветы превратились в сухие бесцветные шарики. Твердым голосом, стараясь не выдать волнение, он объявил шефу о своем решении; тот только смерил его холодным взглядом. Выйдя из кабинета, он столкнулся с тремя «маститыми» коллегами. В разговоре с ними призвал на помощь все свое достоинство, когда они стали иронизировать по поводу его новой специальности. Он отшутился и ушел, чувствуя спиной их недоуменные взгляды. На улице вдруг заметил, что небо как-то странно поголубело, это в Милане бывает нечасто, но неутихающий ветер не сумел разогнать вместе с тучами тот гнилостный тошнотворный запах мимоз, и на душе у него скребли кошки. Еще бы, ведь задета его гордость. Шефу и коллегам глубоко наплевать, уйдет он или останется: в сущности, кто он такой, чтоб его удерживать, только лишняя ставка освободится. Джиджи, всеми силами стараясь сдержать нервное напряжение, размеренным шагом шел по миланской улице, которую любил больше всего, еще с тех пор, как начинал здесь работать. Достоинство — вот его единственное спасение. Он уходит и никогда больше не вернется: лучше любая, самая ничтожная работа, чем эти бесконечные интриги, ловушки, молчаливая враждебность и отчужденность.

Да, достоинство. Тоска обладает им в не меньшей степени, но кому оно нужно, кто его замечает? В то утро на спектакле, который он разыгрывал для себя самого под чистым миланским небом, в просветах между крышами Джиджи подумал: мое достоинство имеет значение только для меня, остальным начхать.

Теперь он знал, что то его решение оказалось правильным: жизнь вошла в более спокойное русло, но старая рана еще болит. Те трое коллег, как он слышал, попали в скандальные истории, и выстоял из троих лишь один, тоже, наверно, благодаря чувству собственного достоинства. И все же одного достоинства мало, чтобы стереть в памяти те мучительные переживания.

Они поставили машину в саду, и, когда выходили, Тони спросила:

— Что с тобой? Ты почернел весь!

Джиджи растерянно посмотрел на нее, будто с луны свалился. Вот, у него есть она, есть новые друзья и читатели, которым по крайней мере не надо лгать, разыгрывать негодование по поводу окружающей грязи и мерзости. Он сделал правильный выбор. Завтра приедут погостить дети, перед тем как отправиться в автомобильное путешествие по Северной Европе. Ему вдруг до боли захотелось увидеть, обнять этих повзрослевших юношу и девушку, захотелось хоть как-то загладить не покидавшее его чувство вины перед ними. И под конец, уже успокоившись, с грустью подумал, что нить, внезапно связавшую его с Тоской-кошатницей, нить, уже ставшую не столь тонкой и невидимой, неизбежно придется оборвать. Подумал и тут же сказал об этом Тони.

6

Забот о потомстве Миммо поубавилось, и вот уже несколько дней Тоска с удивлением ловила себя на том, что, занимаясь чем-нибудь, напевает. Как во времена замужества или когда вглядывалась во тьму сквозь планки жалюзи, поджидая Бруно. Да, сказала она себе, у тебя снова есть чем жить, и пение — тому доказательство. Теперь, как в молодости и во времена нелегкого романа с Бруно, рядом с тобой снова есть кто-то, с кем можно поделиться мыслями, переживаниями. И на душе стало легко. Но после долгой замкнутости, когда вокруг стеной стояло людское отчуждение и, казалось, спираль жизни подходит к концу, отчего все усилия, попытки как-то бороться становились бессмысленными, она слишком боялась одним неверным словом или жестом разрушить вновь обретенную надежду, расположение этих еще недавно чужих людей, симпатию, которая засияла на ее небосклоне как звезда, как подарок судьбы и мгновенно приглушила былые обиды.

В эти дни она опять стала готовить себе пищу и почти не прикладывалась к бутылке (разве чуть-чуть, за едой); это, естественно, пошло на пользу, полежав немного в постели с книжкой, она забывалась сном, и кошмары больше не мучили.

На другой день после поездки за травами Тони сообщила, что они ждут в гости детей Джиджи с друзьями (она заранее сняла для них комнату в старой части города).