И тут Карабас-Барабас на самом деле покатился по склону косогора. Кажется, он был готов падать сам, но оказалось, что его пихнул плечом какой-то старичок с сучковатой палкой, которого Буратино назвал папа Карло. Дуремар, видимо, воспринял это слишком всерьёз, подумав, что на самом деле старик мог бы сдвинуть с места ожирелую тушу Карбаса-Барабаса, если бы у того не поднялось давление до критической точки. И трусливо бросился бежать, когда дедушка всего-то пихнул его локтём. Да и лиса с котом задали стрекоча — видимо, и они не из храбрых.
А дальше? Дальше я оказалась за пазухой у этого дедушки, вдыхая запах его не очень чистого тела. Смутно слышала рыдающий голос Карабаса, умоляющего папу Карло продать кукол и ещё, ещё какие-то голоса…
И вот я здесь, в этой каморке. Артемон просит есть, чтобы подкрепиться. У папы Карло нет ни сольда на еду, а у меня только маленькая сумочка, в которой мой дневник, карандаш и ещё кое-какие мелочишки. Куча золотых монет осталась там, в моих узлах, в лопухах, в овраге. Но я не хочу говорить папе Карло про мои деньги. Я не достаточно хорошо знаю этого человека. Я только попросила его притащить мои узлы, сказав, что там мои наряды, он пообещал сделать это вечером. Я стала обдумывать, как уговорить его сделать это прямо сейчас, не сообщая, сколько денег у меня там. Если бы папа Карло притащил узлы, я бы потихоньку смогла вытащить одну золотую монету и дать на еду Артемону и всем нам…
Но тут Буратино, наконец, растолковал про золотой ключик и потайную дверцу, которая находится не где-нибудь, а в этой дыре, каморке папы Карло.
В этой дыре под лестницей — дверь в другое измерение!
Хотя я сомневаюсь, что хотела бы оказаться там.
Как же в это трудно поверить…
Просто надо отодрать от стены старый холст с изображением очага. Чем они все сейчас и занимаются, а я пишу в дневнике.
На сегодня я заканчиваю записи, потому что нам, кажется, предстоит окунуться в тайну…
========== Глава 52. Деревянные куклы прыгают на битый кирпич с гвоздей и решают бежать из дома Карабаса-Барабаса ==========
Деревянные куклы висели на гвоздях над рассыпанным по полу битым кирпичом.
Ужас прошлого вернулся после неудачного выступления Прозерпины. На второй день в зале театра было очень мало зрителей — меньше половины зала. И Карабас пришёл от этого в ярость.
— Я вас, паршивцы, отучу лениться! — свирепо зарычал он. — Я вас научу заманивать ко мне публику! — после вялого и скучного выступления, во время которого ещё часть зрителей покинула зал, Карабас-Барабас до полусмерти выпорол каждую куклу, даже Арлекина. Затем натаскал в кладовую кирпичей, вбил в стену под потолком гвозди и повесил на них кукол. И Арлекина.
Не досталось только Пьеро, на которого Карабас ещё имел какие-то надежды, заставив его сочинять новые песни.
И в тот же вечер едва не сжёг этого самого Пьеро в очаге, когда тот случайно узнал его тайну…
И когда Пьеро выскочил через дверь, которую не заперли после того, как в гости к Карабасу-Барабасу вошёл Дуремар, а Карабас-Барабас ринулись за ним в погоню, Арлекин, висевший на гвозде, произнёс:
— Нет, я так жить не хочу. Раньше, когда здесь была Мальвина, меня не пороли и не вешали на гвоздь. Я хоть что-то мог показывать на сцене и меня считали за актёра. А теперь и до меня дошла плётка и подвешивание на гвозде! Лучше уж умереть, чем так жить. Прощайте, братья и сёстры!
Он упёрся ногами в стену и сорвал с гвоздя петлю шнурка, за который он был повешен. И с грохотом упал на битый кирпич внизу, и замер на нём.
Куклы разом закричали и закрыли глаза на несколько минут. Они считали, что Арлекин разбился на щепки о кирпичи, падая с такой высоты. Но они не успели распахнуть глаза, как услышали жалобный стон внизу.
— Оххх, как больно… Мало я был сегодня порот плёткой, да ещё тут… Ох, ручки мои, ох, ножки мои…
Куклы медленно открыли глаза: сначала один, потом другой. Арлекин пытался встать с кирпичей, подняв вверх окровавленное лицо.
— Арлекин, ты жив! — закричала Элвира.
— Дааа, кажется, дерево крепче, чем казалось, — задумчиво произнёс Арлекин. — Будь я, допустим, из глины, так наверняка разлетелся на черепки. Однако, ручки и ножки болят будь здоров…
Он, наконец, оказался на ногах. Колени и локти его были разбиты в кровь, как и лицо.
— Так, выходит, и мы можем спрыгнуть и не разбиться! — крикнул Амадео. — Так что ж мы тогда тут висим, как груши!
Груша, имя которого было невзначай помянуто, отозвался:
— А вдруг только Арлекину повезло удачно упасть, а нас разнесёт в щепки?
— Ну и виси, трус! — крикнул Амадео и живо развязал шнурок, что держал его за подмышки. И свалился на кирпичи. Куклы с волнением ждали, придёт он в себя или нет.
Амадео оказался без сознания, но Арлекин потряс его, похлопал по щекам и тот пришёл в себя и улыбнулся. Лоб его был разбит, локти и колени тоже, точь-в-точь, как у Арлекина, но он был счастлив.
— Вот теперь можно бежать из этого проклятого театра и дома, — произнёс он.
— А мы? А как же мы? — забеспокоились куклы.
— Так прыгайте, глупые!