Она мое безумие

Убивать, калечить, душить, резать — это слова, которые заставляют моё сумасшедшее сердце биться быстрее. Каждое из них вызывает в моей душе бурю страстей и жажду насилия, будоража скрытые инстинкты и пробуждая неутолимую жажду власти над чужими судьбами. В этом мраке я нахожу свое единственное утешение, отражение самой глубокой и тревожной стороны моего существа.

Мой младший брат Матвей — отражение меня самого в детстве. Его чёрные глаза излучают хладнокровие и жестокость, и я вижу в нём будущего наследника моей империи. В моей грешной жизни не будет детей, и я знаю, что у Марка и Лины будут свои потомки. Возможно, их сын станет наследником всех моих компаний.

Женщины для меня лишь средство удовлетворения. Мысли о том, чтобы стать отцом, никогда не тревожили меня. Я знаю, что не буду иметь детей, ведь я — истинный монстр. Я ничего не чувствую, кроме ярости к остальному миру.

Мы, Кадоганы, обречены носить в себе тёмный разум, прогнившую душу и злобное сердце, жаждущее кровопролития.

Глава 17. Семейный Взрыв

Владислав.

Семья прежде всего.

— Влад, я не преследовал такую цель, — твердо отчеканил Матвей, не отрывая взгляда от моих глаз и стоя передо мной, словно в немом протесте. Его голос был полон решимости и самоуверенности, а руки, скрещенные на груди, свидетельствовали о внутреннем напряжении. — В следующий раз я выберу правильную траекторию движения. Я искренне прошу прощения, — добавил он, слегка опустив голову, будто надеясь, что это смягчит мои чувства. Он оставался в той позе, напрягая мышцы, как будто готовясь к неминуемому удару.

— Я, блядь, не понимаю, как ты, вообще, угнал Бугатти, мелкий, — процедил Тим, не отрываясь от планшета, с явным раздражением и недоверием в голосе. Он нервно поджал губы, бесконечно прокручивая экран, как будто это могло изменить исход ситуации. Его тело было расслаблено, но движения пальцев по экрану были резкими и нетерпеливыми, показывая, как сильно он взвинчен.

— Я не думаю, что Влад даст тебе еще одну тачку, Матвей, — пробормотал Марк, тяжко вздыхая и снимая свой пиджак. Он аккуратно сложил его на спинку кресла, попутно раздраженно поправляя галстук. Затем, с явным напряжением, откинулся в кресле и закрыл глаза, словно пытаясь отгородиться от всего происходящего, и надеялся, что это окажется дурным сном, который вот-вот закончится.

— Я уверена, что Матвей этого не хотел, — сладко прощебетала Лина, закатывая рукава своей рубашки и повязывая на шею кухонный фартук. Она села на край кресла Марка, прикоснулась к его плечу с лёгким прикосновением и, глядя на него с умоляющей улыбкой, постаралась смягчить гнев. Её голос был полон лукавой мягкости, и она старалась изо всех сил, чтобы её слова звучали искренне.

— Да, Матвей? — повторила она с ожиданием, её голос был наполнен ложной мягкостью, которая должна была перекрыть тревожные нотки её слов.

— Он именно этого добивался, Ли, — пробормотала маленькая девочка, играя с длинными рыжими волосами, которые переливались при каждом её движении. Её взгляд был полон невинного озорства, и она застыла в позе, словно любая фраза может сбить её с толку.

Лили, сидя на пушистом ковре у дивана, вытаращила свои голубые глаза и умоляюще посмотрела на Тима, который вновь игнорировал её, сосредоточив внимание на планшете. Она сложила ручки в мольбе и, делая большие глаза, старалась изобразить беспомощность.

— Ты можешь мне включить мультики, Тимми? — её голос был полон надежды и детского восторга, словно один вопрос мог изменить всё, что происходило вокруг.

— Тебе не поздно мультики смотреть, Лили? — сухо спросил Тим, поднимая глаза от экрана и бросая на неё мимолетный взгляд, полный усталого раздражения. Его голос был грубоватым, а выражение лица — демонстрацией измотанности.

— Да, иди спать, отродье. Твое детское время закончилось, — процедил сквозь зубы Матвей, его глаза метались в сторону Лили с неприязнью и осуждением. Его лицо было искажено гневом, и голос звучал как надломленный треск.

Его взгляд был настолько жесток, что казалось, он мог вонзиться в её душу, словно кинжалом. Лили обратила на него свои невинные, широко раскрытые глаза, полные детской уязвимости, но Матвей лишь усмехнулся в ответ, демонстрируя свою непреклонность и холодное равнодушие.

Я прекрасно осознавал, что именно сейчас начнется буря. Подняв правую руку, я сделал явный жест «стоп», мой пальцы были напряжены, а движение четким, как сигнал к немедленному прекращению всех разговоров. Мой взгляд был полон решимости и строгости, и я стоял, не шевелясь, ожидая реакции.

Все члены моей семьи мгновенно повернулись ко мне, их взгляды были наполнены ожиданием и тревогой. В комнате наступила гробовая тишина, как будто время замерло, и все шумы мира исчезли, оставив только меня в центре этого напряженного внимания.

Через несколько минут, которые тянулись бесконечно долго, я, наконец, вынес окончательный приговор. Мои слова звучали четко и весомо, как удар молота по наковальне: