Она (Новая японская проза)

Молодая хозяйка коснулась рукой живописного свитка на стене, и тот растаял, расплылся; поверхность стен стала прозрачной, как желе, растворилась ярко-красная краска, сморщилась, словно сожженная солнцем кожа, обнажая внутренность дома, откуда запахло рыбьей мукой. Каркас дома воздвигли из легких трубок, заполнив промежутки рыбной пастой. Нынче она растрескалась, и из щелей вываливались рыбные котлетки, жареные на кунжутном масле. Молодая хозяйка споро кромсала стены кухонным тесаком и вместе с рыбными котлетками укладывала тестяные куски на огромное блюдо, чтобы потом поднести угощение «тетушкам-заводилам». Те, смущенно хихикая, нахваливали угощение и подначивали одна другую:

— Ну, перепало нам вкуснотищи! Как бы не объесться!

Когда одна за другой старушки направились в дом, их чинную компанию внезапно грубо растолкали пьяные монахи, которые, выпростав руки из рукавов, разом, точно летающий робот Атому — Стальная Длань из одноименного мультфильма, согнули их под прямым углом, а потом с истошными воплями, приплясывая, ринулись головами вперед к стене и увязли в ее сердцевине. Быстро уменьшаясь в размерах, тела их постепенно совсем исчезли в рыбной пасте. На поверхности виднелась только россыпь крохотных отверстий, как от жуков-короедов: глянув внутрь, можно было разглядеть черные фасолины — все, что осталось от монахов. Из глубины доносился мерный скрежет жующих челюстей, вгрызающихся в плоть стены.

— Тут, похоже, полно людей, — сказал молодой хозяин, и сразу же несколько человек удалили ту часть стены, которая кишела монахами-древоточцами.

— Ничего страшного, за завтрашний день отмокнут в бочках для мытья, напитаются влагой и вновь примут человеческие размеры и облик.

Любопытно, что рыбная паста стен привлекала только живых, только они бросились прогрызать ее на манер насекомых. Мертвецы то ли терпеть ее не могут, то ли, напротив, слишком любят, но они ничуть не соблазнились угощением, а чинно сидели, наслаждаясь рыбными крокетами на кунжутном масле. Я пыталась как-то обдумать этот парадокс, но мой желудок, обожженный перечным отваром, без конца требовал рыбных котлеток, словно в надежде насытиться до конца жизни, и все мысли растворялись во вкусе еды. На самом деле, две-три котлетки вполне удовлетворяли аппетит, но гостям предлагалось столько их видов и сортов, что ели их поистине без счету.

Похоже, внешние стены создавали эффект термоса и котлетки все время оставались горяченькими, словно с пылу, с жару, к тому же их заворачивали в пурпурные листья периллы или в сушеные водоросли нори. Мурена, угорь, сельдь иваси, серебристый толстолобик, морковь, грибы сиитакэ и грибы «иудино ухо», сыр, плоды дерева гинко — все шло в дело и не поддавалось учету. От кончика языка до самой макушки поднималось чувство неземного наслаждения.

И тут вдруг я оказалась по соседству с родителями. Впервые их лица с совершенной отчетливостью возникли передо мной. Уверенная, что и они узнали собственную дочь, я обратила к ним взгляд, но они, увлеченные разговором, даже не посмотрели в мою сторону и покинули зал.

— Слу-шай-те! Начинается поминальная служба!

Вот оно как! Значит, эта служба родителям важнее родного ребенка! Мне сделалось плохо; исчезло приятное послевкусие рыбной пасты; резко понизилось давление. Хотела присесть, но кто-то схватил меня за руку. Неужто родители? С деланным равнодушием я подняла глаза и встретилась взглядом с давешним сердитым гостем. Теперь он разъярился до крайности:

— Что, Яёи, хорошенький урок получила?! Ну-ка, марш домой! Ты ведь моя молодая женушка, признайся!

Словно позабыв о своем киотоском выговоре, он произносил слова отчетливо и грубо. Так говорят разве что с домашними. Его лицо с крупными порами источало пот. Он ухватил меня за запястье, собираясь куда-то тащить. Тонкие руки его странным образом оказались выкованными из одних мышц.

Внезапно я поняла, что способна на убийство.

— Прочь! О каком доме ты говоришь?! Что ты задумал? Только тронь меня — тут же превращу тебя в птицу!

Когда-то я недолго жила в Киото и теперь заговорила на киотоский манер. Резко оттолкнула его руку.

— Не смей прикасаться ко мне, дурак! Кем это ты себя вообразил?!

И тут я совершила то, чего сама от себя не ожидала. Брызжа слюной, ухватила в горсть волосы на его голове вместе с кожей, а ногой изо всех сил пнула в коленку. Потом обеими руками сдавила его и, легко оторвав от земли, взметнула над головой. Он едва тянул на сорок килограммов, так что я без труда прямо-таки вколотила тщедушное тельце в рыбную пасту стены, точно мусор в топку печи швырнула. И тотчас он превратился в фасолину, напрочь позабыл обо мне и принялся грызть внутристенный пудинг — послышался звук жующих челюстей. «Пусть подкормится, — подумала я с ненавистью, — прежде чем вместе с теми монахами опять разбухнет до человеческих размеров в бочке-купальне».

Откуда ни возьмись, примчался молодой хозяин и на радостях завопил, тыча в стену пальцем:

— Ага, попался! Вот здорово! Это же феминист, с ними такое редко случается.

А тетушки-заводилы весело заверещали: