Она. Новая японская проза

Ничего себе. Я так и представила себе физиономию папика. Мнется у телефона, мямлит что-нибудь. Жена от него сбежала еще десять лет назад. А как не сбежать от типа, который хочет, чтобы дочь его «папиком» называла? Он был намного старше мамочки. Заменял ей, так сказать, отца. Когда она наконец дала от него деру, то завела себе приятеля, которому сама стала вместо матери. Почему-то она думала, что я тоже немедленно найду себе мужика и покину отчий дом. Но в этом мамочка ошиблась. Между прочим, они с папиком иногда втихаря встречаются.

Всякий раз мамочка, трагически хмуря брови, спрашивала меня:

- Ты все одна? Неужели у тебя никого нет? - Звучало это как-то не очень по-матерински. Мол, все бабы как бабы, а ты…

- Я же не такая шустрая, как ты, - огрызалась я, ковыряя вилкой кусок торта. - Не такая умная, не такая любвеобильная, не такая целеустремленная.

Мамочка у нас теперь стала совсем независимая и самостоятельная. Любовник - непременный атрибут независимости. Ну как независимую и самостоятельную мать звать «мамой»? А «мамиком» как-то язык не поворачивается. Поэтому я ее вообще никак не зову. Она из-за этого не комплексует. Не из таких.

- Главное - не отчаивайся. На худой конец Тэруо-сан обещал потолковать с кем-нибудь из своих холостых друзей.

Тэруо- сан -это атрибут независимости. Когда мамочка о нем говорит, лицо у нее делается сдобно-сладкое, как глазированная булочка. Иногда мне просто хочется ее убить, ей-богу.

- Обойдусь я без твоего Тэруо-сан. Уж мужика себе как-нибудь и сама найду.

Сказать легко, сделать трудно. Но уж с мамочкой о своих сердечных делах я секретничать не собираюсь. Как-то нечестно по отношению к папику.

После ухода жены он, бедненький, стал совсем чудной. И голова облысела, прямо бильярдный шар. Зато рвения к работе стало хоть отбавляй, и это, конечно, проблема. Весь дом заставлен скульптурами, которые никто не покупает. Буквально не протиснешься. Однажды, споткнувшись о ногу какого-то гипсового истукана и расшибив себе коленку, я не выдержала и предложила раздать весь этот хлам бесплатно. Истукан назывался «Мечта о будущем» и расположился почему-то посреди кухни.

- Знаешь что, - оскорбился папик, - будешь шуточки шутить, когда на твои картинки покупатели найдутся.

- Мои картинки столько места не занимают.

Вместо ответа, родитель швырнул в меня резцом.

На кухонном столе появилась еще одна отметина.

Мирному сосуществованию отца с дочерью положил конец Жюли.

Мне для работы иногда приходится ходить в муниципальную библиотеку. В тот день я сидела над толстенным, килограмма на три, ботаническим атласом и, не поднимая головы, срисовывала латринию, сангвисорбу официналис, марсилею и гонобобель. Нужны были виньетки для романа с продолжением. Там без конца шли любовные сцены, более или менее одинаковые, но с разным антуражем: то на квартире, то в гостинице, то летом у моря, то осенью в горах, под кустом какой-нибудь акебии пятилистной. Нахожу в атласе марсилею: цветет в апреле - мае. Делаю такой весело-красненький фон. Двигаюсь дальше. В тексте сказано: «Осенний ветерок сыпал белым дождем лепестков гонобобеля». Смотрю в атлас - этот самый гонобобель цветет в июле. Все желание трудиться пропадает. Подпираю щеку рукой и тоскливо озираюсь вокруг. В глазах желтым-желто от цветочков проклятой сангвисорбы.

Вижу желтый свитер. Над ним сонное мужское лицо. Лицо говорит мне сонным голосом: «Что это вы такая сонная?». Потом вдруг оказывается рядом, на соседнем стуле.

Все произошло как-то само собой, я даже не успела удивиться.

В правой руке мужчина держал какую-то корректуру, в левой - такой же толстенный, как у меня, атлас насекомых. Уселся и давай вертеть головой; то в атлас, то в корректуру, то в атлас, то в корректуру. Мне ужасно хотелось вступить с ним в диалог. Несколько раз уже рот открывала, но неудобно как-то первой начинать. Ладно, думаю, и отвернулась к окну. На улице уже смеркалось.

- Вы художница? - спрашивает.

- А что, заметно?

Снова замотал башкой влево-вправо. Но непохоже. что надулся. Правда, желания продолжить беседу тоже не проявляет. Мне почему-то стало спокойно так, уютно на душе. Пристроила подбородок на свой фолиант, смотрю, как он работает. Впервые видела, чтобы лицо было одновременно сонным и таким сосредоточенным. В волосах легкая седина, вспыхивает в лучах заката. Красиво.

Вдруг ни с того ни с сего у меня срывается детским таким голосочком:

- Пойдем погуляем?

Так вдруг захотелось развеяться - мочи нет. Мужчина посмотрел на меня сначала без выражения, потом по его лицу рябью расползлась улыбка.

Сели в электричку, поехали к морю. Ветер в порту дул уже совсем по-вечернему, обвевал лицо, словно влажной рукой по коже проводил. Мы сели рядышком, как-то без особых разговоров прижались друг к другу. Волны катились, катились, конца им не было, и от этого сделалось хорошо и спокойно. Потом стало холодно, и мы отправились греться на причал, в здание вокзала. Там было пусто, повсюду сувенирные киоски. Помню запылившиеся пластмассовые бонсай. Какое-то кимоно с драконом на спине. Товар для иностранных матросов.