Она смеётся, как мать. Могущество и причуды наследственности

На «Дезайре» в Новую Англию прибыла первая задокументированная партия рабов с Африканского континента. В отличие от Роджера Гудспида, «загруженные» на этот корабль мужчины и женщины не передали своим детям в наследство ни имущества, ни даже имен. На новом месте жительства американские рабы сохраняли память о своем происхождении как могли, рассказывая детям об их предках, но многое было утеряно. Аболиционист Фредерик Дуглас, родившийся в 1818 г., первые семь лет прожил с бабушкой и дедушкой по материнской линии. И больше он о своих предках никогда и ничего не узнал. Без каких-либо записей о семьях, браках, рождении и смерти эти сведения получить невозможно.

«Генеалогические деревья среди рабов не растут», – писал позже Дуглас.

Когда некоторые рабы обретали свободу, они тоже начинали рисовать родословные. Семья Генри Хайланда Гарнета бежала из рабства, когда тому было девять лет; впоследствии он стал священником-аболиционистом и послом США в Либерии. Предки Гарнета на протяжении многих поколений были рабами, но однажды он сказал, что «его прадедушка был сыном африканского вождя, в детстве украденным из своей родной страны и проданным в рабство на побережье штата Мэриленд»[395].

Гарнет принадлежал к элите афроамериканского общества XIX в., представленной специалистами с высшим образованием – священниками, врачами, государственными служащими, которые проявляли к генеалогии столь же острый интерес, что и их белокожие коллеги по цеху[396]. Они тоже использовали родословные для того, чтобы воспеть свою незаурядность. Поэт Лэнгстон Хьюз впервые столкнулся с этой манией, когда в 1924 г., будучи 22 лет от роду, переехал в Вашингтон. Он поселился там со своими двоюродными братьями, «которые принадлежали к более высокому классу и более интеллектуальной ветви нашей семьи», как писал Хьюз[397]. Родственники ввели Хьюза в «цветное высшее общество». Вращаясь в этих высших кругах, Хьюз одновременно изумлялся и возмущался, слыша, как люди «с цветной стороны» похваляются своим происхождением от лучших белых семей Юга. Что, как замечал Хьюз, «разумеется, означало внебрачную связь».

В конце концов Хьюзу так надоело высшее общество, что он стал проводить бóльшую часть времени на Седьмой улице, «где околачивались обычные негры, народ, у которого не было никаких родословных».

Однако отсутствие у людей с Седьмой улицы семейных древ не означало, что они не хотели их иметь. И по мере того как в течение XX в. движение за гражданские права набирало силу, некоторые афроамериканцы пытались восстановить свое происхождение с помощью генеалогии. Им предстояло пройти гораздо более сложный путь, чем их белым собратьям. Рабы не оставляли своих завещаний, напротив, их самих вносили в завещания наряду с быками и посудой. Некоторые ветви афроамериканских семей вели происхождение от белых плантаторов, которые насиловали своих рабынь и обычно не признавали отцовства. Уничтожение генеалогий африканцев происходило на всех уровнях, вплоть до их имен. В 1679 г. моряк из Нью-Йорка Джон Леггетт завещал своему сыну «негритянского мальчика… по имени “Ю-бой”[398]»[399].

Когда журналист Алекс Хейли в 1920-е гг. ребенком жил в Теннесси, он часто слушал разговоры своих старших родственниц о предках-рабах[400]. Сидя на крыльце и сплевывая табак, они рассказывали мальчику истории, уходящие корнями в далекие времена его прапрапрапрапрадедушки, которого бабушка Хейли называла просто Африканцем.

Африканец был некогда насильно захвачен и отправлен в американские колонии, где его продали плантатору из Вирджинии; он получил имя Тоби. Но сам он просил, чтобы его звали Кин-тэй. Пожилые женщины иногда произносили для Хейли несколько африканских слов, которым Кин-тэй научил свою семью; ныне их смысл был утерян.

Играя с друзьями, как с черными, так и белыми, Хейли пересказывал им эти истории. Когда родители его белых друзей узнали, что он упоминал в своих рассказах о порке и битье, друзья исчезли. Те истории оставались с Хейли долгие годы, он пронес их через учебу в колледже, службу в береговой охране, а в начале 1960-х гг. он стал репортером. Во время поездки в Лондон в 1964 г. Хейли попал в Британский музей и увидел Розеттский камень. Он вспомнил о непонятных словах Африканца. В следующем году Хейли был в Вашингтоне и посетил Национальный архив. Там он нашел имена своих предков, освобожденных из рабства в Северной Каролине, о которых рассказывали его родственники. Хейли решил заняться генеалогией, чтобы найти Африканца, а затем написать об этом книгу.

«Думаю, в Америке такой книги еще не было, – говорил Хейли редактору. – “Укоренение” негритянской семьи, весь путь к истоку»[401].