Она так долго снилась мне...

В голосе его слышалась легкая ирония, на лице бродила лукавая улыбка. Он не дождался ответа и присел рядом со мной в той же позе и также уставился на дверь.

— Мне она тоже нравится, — сообщил он. — Ну, скажем, она понравилась бы мне, если бы я встретил ее, когда был молод. А я был вполне ничего себе, между прочим! Не такой, конечно, высокий здоровяк, как ты, но тем не менее имел успех. — Он махнул рукой, словно желая отогнать непрошеные воспоминания. Потом подошел к столу, на который девушка положила книгу. — Обычно она приходит по вторникам, с утра. Никогда не видел ее во второй половине дня. Это хорошая клиентка, она всегда покупает у меня любовные романы. Ей нравятся те, что хорошо кончаются. Очень скромная девушка, всегда только улыбнется мне, выберет несколько книг, заплатит и уйдет. Но иногда она приходит сюда исключительно для того, чтобы побыть среди книг. Однажды она открыла вот этот самый роман, начала его читать. Я был, признаться, удивлен ее выбором. Я даже подумал, что она ошиблась. Но с тех пор это стало ритуалом. Каждый раз, когда она приходит сюда, она продолжает с того места, где остановилась.

— А почему она его не купит?

— Откуда мне знать? По-моему, она ждет чего-то от этого произведения.

— Может, она предчувствует, что это ее книга-светоч?

— Ох, не думаю.

Мсье Гилель замер, снял очки и принялся неторопливо поглаживать дужки. Он делал так каждый раз, когда искал нужные слова и старался облечь мысль в наиболее ясную и четкую форму.

— У нее странные отношения с этой книгой, — наконец сказал он. — Иногда она восторженно хватает ее, читает со страстью, а закрыв, с преданным обожанием смотрит на обложку. Но порой на лице ее недоверчивое выражение, иногда кажется, что она чувствует себя оскорбленной автором. Или она просто боится того, что прочтет дальше? Я думаю, она отдает себе отчет в том, чего можно ждать от этой книги.

Я схватил книгу:

— О, «Любовь властелина»! Потрясающая вещь, — пробормотал я.

— Это правда. Но тем не менее это ужасная книга! — воскликнул он. — Она рассказывает о любви все, открывает всю подноготную, препарирует, лишает налета тайны.

— Я с вами не согласен. Сила этой книги в том, что она вернула любви ее подлинный масштаб. Она лишает любовь всех ухищрений и сладких сюсюканий, чтобы позволить читателю увидеть ее воочию, без прикрас, ощутить и чувством, и разумом. Для меня этот роман был откровением.

— Откровением? Ты серьезно? — удивился он. — Однако он не стал твоей книгой-светочем. — В его глазах мелькнуло лукавство. — А знаешь почему? Даже если тебя и восхищает гений автора и красота текста, тебе не может нравиться, когда так безжалостно обнажают чувства.

— С чего вы это взяли?

— Тебе близок критический склад ума автора. Ты так же стремишься к абсолюту и жаждешь истины. Но ты слишком молод, чтобы принять его цинизм. Кстати, Альбер Коэн написал этот роман в момент мучительной депрессии, когда бремя лет придавило его, когда он почувствовал себя дряхлым и немощным. Ты недостаточно стар и недостаточно желчен, твоя прозорливость не способна окончательно разъесть юношеский романтизм. В тебе еще живет надежда на настоящую любовь.

Я смотрел на него во все глаза: как он, оказывается, правильно и тонко понимал, что я за человек!

— И на чем же вы основывались, когда составляли свое мнение обо мне?

— На твоих книгах. Особенно на первой. На твоем решении больше не писать, кстати, тоже. И… на том, как ты на нее смотрел.

— И как же я на нее смотрел? — с интересом спросил я.

— Как Иаков глядел на Рахиль, Солаль на Ариадну, Жюльен Сорель на госпожу де Реналь.

— Не слишком вы меня обнадежили, — ответил я, несколько растерянный: старик видел меня насквозь. — Все эти истории или сопряжены с муками и бедами, или плохо кончаются.

— Конец любовной истории принадлежит только самим влюбленным.

— А вы когда-нибудь смотрели так на женщину? — осмелился я тогда спросить.

— Не на женщину. На девочку.

— На девочку?

— Мы были тогда совсем детьми.

— Кто она была?

Он снял очки, протер глаза и задумался:

— Соседка. Это она открыла мне всю красоту книг. И она же объяснила мне, как их классифицировать.

На его лице появилась грустная улыбка, взгляд затуманился, точно обратился внутрь себя, в глубь души.

— И она же помогла мне найти мою книгу-светоч, — добавил он.

— Так вы для себя ее нашли? — удивился я.

— Да.

— Это роман?

Он сощурился, в глазах мелькнула грусть.

— Не роман, не рассказ. Особенная книга.

— А что за книга?

— Эту книгу читали ее отец и отец ее отца. Книга, в которую погружались мои предки, чтобы постичь смысл своего существования.

— Но как же она называется? — спросил я, вконец заинтригованный.

— У нее нет определенного названия.

— У нас есть здесь хоть один экземпляр? — спросил я.

— Нет, мы давно поссорились. Книга эта вошла в мою жизнь вместе с той девочкой и покинула ее вместе с нею.

В его голосе прозвучал сдержанный гнев.

— Однако она рассказывала много интересного о любви, — заметил он с нотками ностальгии в голосе.

— Например?

Он не решался продолжать, пытаясь оценить мою способность понять то, что собирался мне доверить.