«Она утонула...»

Правда, ненадолго — до декабря 2010 года. Кроме активной хозяйственной деятельности, которая, если следовать Уголовному кодексу, должна быть заменена на лесоповал, ибо речь идет о банальном воровстве, Колкутин превратил государственное экспертное учреждение в акционерное общество абсолютно закрытого типа. Кроме судебно-медицинских экспертиз возглавляемый Колкутиным Центр начал проводить почерковедческие, технические, баллистические, дактилоскопические, автотехнические и другие экспертизы. Эти виды деятельности противоречат уставу Центра, но вопрос не только в формальной стороне дела. Представляю, какое количество невиновных осуждено, а виновных — оправдано благодаря заключению «специалистов». За период, когда Центром руководил Колкутин, было проведено 623 экспертизы, в том числе 200 платных. Что теперь делать с этими экспертизами? А что делать с приговорами судов, по которым осуждены люди?

Я — не прокурор и никаких обвинений Колкутину не предъявляю. Но читатель должен представлять облик человека, который, как я считаю, используя профессиональные знания и навыки, помогал властям России, помогал Путину лгать обществу об обстоятельствах гибели 118 моряков. Именно с дела «Курска» началась повальная ложь российской власти. Мы ей это разрешили.

Но вернемся к основному делу.

У меня было два пути: я мог обжаловать судебные решения по делу о гибели «Курска» в порядке надзора, вплоть до президиума Верховного суда, и мог обжаловать решения в Европейском суде по правам человека.

К сожалению, новый Уголовно-процессуальный кодекс, при всех своих плюсах, изменил порядок обжалования судебных решений в порядке надзора. Если раньше адвокат мог записаться на прием к члену Верховного суда или к кому-то из заместителей председателя, доложить суть жалобы, представить аргументы и доказательства, убедить в незаконности приговора или судебного решения, то сейчас все идет по переписке, ответы часто дают советники, специалисты и помощники. Ответы формальные, без рассмотрения конкретных доводов и аргументов. В 1995–1996 годах в порядке надзора по моим жалобам было отменено 47 приговоров и решений. С момента введения нового порядка обжалования в порядке надзора у меня не было отменено ни одного судебного решения. В такой ситуации смысла обжаловать судебные решения в порядке надзора я не видел.

Сначала нужно было получить согласие семей погибшего экипажа, и я полетел в Питер. Собрание должно было пройти в одной из школ, где завучем работала жена одного из офицеров «Курска». В дверях я столкнулся с Ириной Лячиной, которую инструктировал Артур Егиев. С Артуром мы поздоровались за руку, и, кивнув Лячиной, я прошел в класс. В классе кроме тех родственников, от которых я имел доверенность, были и те, интересы которых я не представлял.

Стоя у классной доски, я объяснил свою позицию, обрисовал перспективы дела и спросил мнение родственников.

Меня поддержали Митяевы, Колесниковы и другие «мои» родственники, возражала Лячина. Я заметил, что представляю интересы не всех родственников, а только тех, которые заключили со мной соглашение на представление их интересов. Поэтому я могу предпринять какие-либо действия, руководствуясь только их желаниями. Я признателен за мнение, высказанное всеми родственниками погибших.

Выступил и Артур Егиев. В нашем с ним очном споре родственники поддержали меня. Роман Дмитриевич Колесников подписал доверенность по форме, установленной Страсбургским судом.

24.01.2005 в «Новой газете» появилась очередная статья Елены Милашиной «Дело „Курска“ — в Европейском суде», а уже на следующий день мне позвонил Роман Дмитриевич Колесников.

— Борис Аврамович, меня приглашают в военную прокуратуру. Что мне делать? — спросил он.

— Вы вправе не ходить, тем более что нет официального вызова. Но я думаю, что сходить стоит. Важно знать, что они затевают, — посоветовал я.

Как я узнал позднее, у Романа Дмитриевича пытались выяснить, подписывал ли он обращение в Европейский суд. Ему также предъявили текст моей жалобы в этот судебный орган. Саму жалобу к тому моменту он еще не успел от меня получить.

В печати были опубликованы две версии события. Со слов помощника прокурора Ленинградского военного округа Дмитрия Гаврилюка, беседу с Романом Колесниковым вел сам прокурор ЛенВО Игорь Лебедь:

«Роман Колесников был приглашен именно на беседу, а не вызван для допроса, как сообщали некоторые СМИ… господин Колесников даже не знал о том, что от его имени была написана и подана жалоба в Европейский суд по правам человека, он отрицает свое участие как в написании жалобы, так и в ее подаче».

По словам помощника прокурора, Роман Дмитриевич Колесников не был признан потерпевшим по делу о катастрофе (потерпевшей была признана мать Дмитрия Колесникова), а значит, и подавать жалобы от своего имени не мог:

«Мы показали ему эту жалобу, он с ней ознакомился, а затем рассказал, что журналисты из „Новой газеты“ сами позвонили ему, сообщили, что узнали о подаче жалобы и решили написать. Роман Колесников сказал им: пишите».