Она же Грейс

Далее я загубил репутацию несчастной Монтгомери. Совесть не терзала меня за то, что я опорочил ее, поскольку бедняжка и так уже была опозорена. Видите ли, у нее еще до этого был ребенок, – умерший, как я полагаю, по милости повитух, – а вскрытие показало, что она была беременна. Отцом, без сомнения, был Киннир, но я приложил все усилия для того, чтобы заклясть призрак Ромео, якобы задушившего бедняжку из ревности[80]. Однако, несмотря на все мои потуги, кролик так и не выскочил из шляпы.

– Возможно, потому, что никакого кролика и не было, – подхватывает Саймон.

– Совершенно верно. Следующим моим фокусом стал трюк с рубашками. Кто носил какую рубашку? Где и почему? Макдермотта поймали в одной из Киннировых рубашек – ну и что из этого? Я установил, что Нэнси имела обыкновение продавать старую одежду своего хозяина слугам, с позволения владельца или без оного. Так что этот плащ Несса[81] мог достаться Макдермотту вполне честным путем. К сожалению, на труп Киннира была небрежно наброшена одна из Макдермоттовых рубашек, которая и впрямь послужила камнем преткновения. Я изо всех сил старался его обойти, но этим фактом прокурор буквально пригвоздил меня к месту.

Затем я направил указующий перст на коробейника, с которым можно было связать брошенную за дверью окровавленную рубашку, поскольку он пытался сбыть точно такой же товар в другом месте. Но и это оказалось бесполезно: согласно свидетельским показаниям, коробейник продал Макдермотту эту самую рубашку, – точнее, целую их кучу, – а затем весьма нелюбезно растворился в воздухе. По какой-то причине он не пожелал предстать перед судом, опасаясь, что его тоже вздернут.

– Трусоватый парнишка, – комментирует Саймон.

– Вот именно, – со смехом подтверждает Маккензи. – Когда же дошла очередь до Грейс, должен признаться, она мне мало чем помогла. Эту дурочку невозможно было уговорить не наряжаться в одежду убитой – поступок, который привел прессу и публику в ужас. Хотя, будь я сообразительнее, представил бы сам этот факт как доказательство чистой и спокойной совести или даже невменяемости. Но в то время мне не хватило хитрости, чтобы до этого додуматься.

Вдобавок Грейс слишком запутала следствие. В момент ареста она заявила, что не знает, где находится Нэнси. Потом, на дознании, высказала подозрение, что Нэнси мертва и что ее труп лежит в погребе, хоть и не знала, каким образом он там очутился. Однако на суде и в своем так называемом «Признании», – брошюрке, выпущенной газетой «Стар» и принесшей ее издателям кругленькую сумму, – она утверждала, что видела, как Макдермотт тащил Нэнси за волосы и сбросил ее с лестницы. Впрочем, она так никогда не призналась в удушении.

– Но ведь позднее она вам в этом призналась, – возражает Саймон.

– Правда? Не помню…

– В исправительном доме, – продолжает Саймон. – Она сказала вам, что ее преследуют залитые кровью глаза Нэнси. Так, по крайней мере, передала ваши слова миссис Муди.

Маккензи ерзает от неловкости на стуле и опускает взгляд.

– Грейс пребывала в душевном расстройстве, – говорит он. – В замешательстве и унынии.

– Но глаза?

– Миссис Муди, – к которой я отношусь с величайшим уважением, – произносит Маккензи, – обладает довольно богатым воображением и склонностью к преувеличениям. Она вкладывала прекрасные слова в уста своих персонажей, которые те вряд ли когда-либо произносили: ведь Макдермотт был неотесанным мужланом, – даже мне, его защитнику, с трудом удалось нацарапать пару добрых слов об этом человеке, – а Грейс – почти еще ребенком, к тому же необразованным. Что же касается глаз, то разум часто выдает желаемое за действительное. Я каждый день с этим сталкиваюсь в показаниях свидетелей.

– Значит, глаз не было?

Маккензи снова ерзает.

– Насчет глаз я не мог бы поклясться под присягой, – отвечает он. – Грейс не сказала ничего такого, что могло быть расценено в суде как признание, хоть она и говорила, будто сожалеет о смерти Нэнси. Но на ее месте это любой мог бы сказать.

– И впрямь, – говорит Саймон. Он начинает догадываться, что историю с глазами выдумала вовсе не миссис Муди, и ему становится интересно, какие еще эпизоды ее рассказа объясняются склонностью самого Маккензи к приукрашиванию. – Но у нас есть также показания Макдермотта, которые он дал прямо перед казнью.

– Ну да, заявления, сделанные на эшафоте, всегда попадают в газеты.

– Интересно, почему же он так долго выжидал?

– До самой последней минуты он надеялся, что ему, подобно Грейс, смягчат наказание. Он считал, что они оба виновны в равной степени и заслуживают одинакового приговора. И если бы Макдермотт обвинил Грейс, то тем самым еще крепче затянул бы петлю у себя на шее, поскольку ему пришлось бы признать, что он размахивал топором, ну и так далее.

– Между тем как Грейс могла бы обвинить его относительно безнаказанно, – вставляет Саймон.

– Вот именно, – подтверждает Маккензи. – И в нужный момент она не преминула это сделать. Sauve qui peut[82]! У этой женщины стальные нервы. Будь она мужчиной, из нее бы вышел хороший адвокат.