Онассис. Проклятие богини

Во время первого же шторма, вызванного циклоном, корабль затонул. Аристотель, обычно стойко, с юмором переносивший поражения и утраты (воровали деньги, сгорел банк на Сан-Тельмо, притом в буквальном смысле — дотла, его ограбили, приставив нож к горлу в одном из борделей Боки, да мало ли!), на сей раз сильно переживал — не без воздействия графини, узревшей в этом дурной знак. И она буквально за руку привела его в единственный в Буэнос-Айресе православный русский храм — Святой Троицы, к настоятелю Константину Изразцову. Осведомившись по-гречески, как давно Аристотель исповедовался и причащался, и узнав, что это было ещё в Смирне до резни и исхода, отец Константин попросил молодого человека рассказать о себе.

Через много лет Онассис признался Марии Каллас, что никогда прежде ни перед кем так не открывался: он, сызмальства привыкший к необходимости быть закрытым, защищаться, в любой момент ожидать удара, сам от себя не ожидал такой откровенности. В тот поздний час в храме никого кроме них не было. Графиня молилась в углу перед иконой святого Иоанна Кронштадтского. Мерцали свечи, пахло воском, ладаном. Аристо тихо рассказывал отцу Константину свою жизнь. Ему нужно было, может быть, и не осознанно, открыть душу, очиститься — чтобы поверить в то, что он находится на своём пути. (Язык не поворачивается назвать Аристотеля Сократеса Онассиса человеком богобоязненным, но он исповедовался, причащался и помногу жертвовал на Церковь, часто тайно.)

Внимательно выслушав рассказ об изуверствах в Смирне, о нравах, царящих в Боке, о том, с чем пришлось столкнуться молодому человеку в бизнесе, отец Константин никого осуждать не стал, а просто, как в обычной беседе, привёл примеры из жизни своих знакомых, рассказал о земляке отца Аристотеля, Сократа Онассиса, святителе Василии Великом, архиепископе Каппадокийском, утверждавшем в своих «Нравственных правилах», что кающимся недостаточно ко спасению одно удаление от грехов, но потребны им и плоды, достойные покаяния, и что по отшествии из сей жизни нет уже времени для добрых дел; что очистившись от всякой ко всем ненависти, должно любить и врагов, а за друзей, когда потребует сего нужда, полагать душу, имея такую же любовь, какую возымел к нам Бог и Христос Его; что не должно лгать, но во всяком случае надобно говорить истину; что всё противоположное воле Господней есть соблазн и должно отсекать всё соблазняющее, хотя оно, по-видимому, весьма близко к нам и необходимо для нас; что должно собирать себе сокровище не на земле, а на небе…

— …Не сотвори греха смертного и проклятия бойся пуще самой смерти, иначе как в Писании — до седьмого колена… — Отец Константин перекрестился пред иконой Девы Марии. — Пресвятая Богородица, спаси нас, помоги ему… Аминь!..

3

Итак, после поездки в Грецию Аристотель Онассис стал самым молодым почётным консулом своей страны.

Дипломатическая деятельность открывала новые горизонты, о которых прежде он имел смутное представление. Поначалу это его немало тяготило, казалось, что впустую тратит время, но постепенно он втянулся. К нему стали обращаться с самыми разными проблемами, от иммиграции до депортации, ему приходилось выступать арбитром в спорах владельцев греческих судов с аргентинскими портовиками. Он научился разбираться в тонкостях, правовых особенностях регулирования шиппинга, судоходства, в видах ограничений ответственности судовладельца — абандона, вещной, экзекуционной, выводе «под флаг», передаче судов в бербоут-чартер, крюинг-менеджменте, то есть в наборе и правах плавсостава…

Вникая в детали, консультируясь с латиноамериканским представителем Tidewater Oil Company (входившей в империю одного из первых в истории долларовых миллиардеров Пола Гетти) Стивом Хоккинсом, с которым у себя в салоне его свела всё та же «добрая фея» графиня Екатерина, Онассис приходил к судьбоносному для себя выводу: судоходство поможет ему осуществить мечту стать по-настоящему богатым человеком.

По сути, к началу мирового экономического кризиса относительно богатым Аристотель Онассис уже был. Но главное — он, как мало кто в мире, оказался подготовленным к тому, чтобы выстоять в Великой депрессии.

О готовности общества и отдельно взятого индивида к тому или иному повороту истории (социальной революции, военному перевороту, войнам, застою, кризису, ускорению, перестройке и т. п.) можно рассуждать бесконечно.