Они

— Беда... Другие миллионы воруют, а если ту же водку, то прямо грузовиками, и ничего, а тут за бутылку — в тюрьму. Не обидно тебе?

— Еще как! А может, я как-нибудь отработаю? Как-нибудь вообще? Заявление напишу, что больше никогда! если после этого хоть раз поймают — пусть тогда хоть и десять лет! А? Помогите, пожалуйста!

— Да и так думаю... Ты, значит, кормилец у матери?

— Вроде того. Она, правда, сама работает еще...

— Все равно плюс: один у матери, кормилец.

И Шиваев начинает размышлять вслух, ища, что может служить основанием для того, чтобы отпустить бедолагу. В строку идет и незначительная стоимость украденного, и неадекватное психическое состояние вследствие похмелья, и отсутствие работы, и грыжа, полученная в армии, и даже неоконченное среднее образование. И, когда парень уже чуть ли не сияет, уверенный, что его отпустят через считаные минуты, Шиваев, вздохнув, произносит:

— Нет, брат. Придется тебе сидеть!

У парня вытягивается лицо, а Шиваев, бросив игры, гневно гремит над ним:

— Что, не ожидал? А чего ты хотел? Здоровый мужик, тебе бы пахать на общество, на себя, семью завести, детей, а ты бутылки таскаешь — и не первый раз, я уверен, в этом магазине за месяц восемь мелких краж, ясно, что твоих же рук дело, да моя бы воля, я бы вас топил просто, развелось дармоедов, только нацию позорите!

И т. д.

Но любит Шиваев ошеломить и иначе. Несколько дней подряд, в частности, мытарил одного мелкого чиновничка: тот проходил свидетелем, явился к Шиваеву так весело, будто позвали чаю попить, небрежно глянул на предъявленный незначительный документ, один из многих, фигурировавших в деле, признал, что он его подписывал — и все посматривал на часы; хватит, дескать, заниматься ерундой, отпускай, начальник. Шиваев не только не отпустил, но засадил его в предвариловку, а потом шаг за шагом убедительно доказывал ему, что его безответственная подпись имела колоссальные последствия, что он вольно или невольно получается чуть ли не главный фигурант в деле, что все валят на него, что сидеть ему не меньше десяти лет — и пусть спасибо скажет, если не дойдет до расстрела. Бедный чиновник перестал спать и есть, всему поверил, рыдал, как женщина, и умолял Шиваева найти смягчающие обстоятельства, даже попытался покончить с собой: не найдя ничего острого, стал грызть вены руками. Совсем то есть потерял человеческий облик. Тут Шиваев его и помиловал: велел привести из камеры и, не вдаваясь в объяснения, объявил: «Вы свободны!» Это был миг его торжества, момент бескорыстной радости: видеть, как отчаявшийся человек, уже наполовину умерший, на глазах возрождается, оживает — и начинает бурно благодарить, жать руки и называть спасителем... За такие минуты и любит Шиваев свою работу.

Поэтому он не отказал себе в удовольствии еще раз подробно расспросить Карчина о случившемся, усомнился в каждом факте, в каждой детали и, когда Карчин уже был уверен, что его и на этот раз не выпустят, и начал откровенно нервничать, Шиваев, захлопнув папку с делом, сказал: «Ну что ж, пока вопросов нет, вы временно свободны. До суда!» И дал подписать обязательство о невыезде. Огорчило Шиваева только то, что Карчин не обнаружил особой благодарности и, вместо того чтобы попрощаться, сказал глупую, на взгляд Шиваева, фразу: «Ну ладно, теперь посмотрим!»

— Угрожаете, что ли? — усмехнулся Шиваев. — Между прочим, я вам пропуск еще не выписал.

Карчин, как того и следовало ожидать, испугался и сказал почти заискивающе:

— Я не угрожаю, с чего вы взяли? Я просто...

— Просто, сложно... — проворчал Шиваев. — Берите пропуск, и мы еще увидимся. Неоднократно. И посмотрим, кто посмотрит.

Карчин взял пропуск и вышел, на этот раз молча.

21

Они, самые родные люди на земле, уже ждали его: Лиля и Никита. Ждал также помощник Ясинского, молодой человек, который представился просто именем: Володя. Для Юрия Ивановича не воздух воли, не ощущение бескрайнего неба над головой и твердой почвы под ногами, а сын, которого он обнял, почувствовав запах дома, стал тем, что его окончательно убедило: он свободен!