Они были не одни

Улыбка удовлетворения скользнула по губам Гьики. Только что дорогой он говорил старику, что бей — это ядовитый змий, это паук, высасывающий из крестьян все жизненные соки, что его кьяхи — бешеные шакалы. Говорил, что надо объединиться для борьбы с произволом, иначе они — бей и его надсмотрщики — совсем сживут крестьян со свету, заставляя работать только на них. Разве справедливо, что испокон веков крестьяне вместе со своими семьями днем и ночью, летом и зимой трудятся, не разгибая спины, и не могут пользоваться плодами своих трудов? Только соберут урожай, как на них сваливаются кьяхи, сборщики налогов и податей и словно бьют тяжелым молотом по голове, отнимая урожай за весь год. А крестьянам не остается хлеба даже на четыре месяца. Так Говорил старику Гьика. — Вот наступает уборка урожая, и теперь самое время заявить бею:

— Мы, господин наш, больше тебе ничего не дадим. Довольно ты попил нашей крови, повыматывал наши силы. Довольно мы на тебя поработали. Теперь будем трудиться на самих себя.

Однако ни один крестьянин в селе не осмелился бы поддержать Гьику, если бы он и обратился к бею с такими словами. О стариках и говорить не приходится; правда, когда они думали о том, что весь урожай придется отдать бею, у них больно сжималось сердце, но что они могли поделать? Ведь земля — собственность бея, и так повелось еще с незапамятных времен. Гьика пытался объяснить старикам, что в давние времена беи получили свои земли не по справедливости, а овладели ими с помощью меча.

— Некогда беи были сильны, и им посчастливилось овладеть землей, — возражал племяннику старик, — а крестьянам, видать, на роду написано вечно оставаться рабами. Да ведь так обстоит дело не только в Дритасе… Сколько еще сел в Албании принадлежит беям! Много в Албании рабов, много!..

— Ну, хорошо, дядя Коровеш! Вот сегодня приедет бей и потребует с тебя столько, сколько вся твоя шкура не стоит. Значит, и теперь ты собираешься ему ответить, как отвечал все прошлые годы: «Слушаюсь, бей! Будет исполнено, бей!» И опять сдерет он огромный оброк, а нам не оставит даже семян для посева. Опять скажешь: «Так нам, крестьянам, на роду написано». А ему на роду написано забирать наш урожай и оставлять нас в дураках.

— Удивляешь ты меня, племянник. Что с тобой? Тебя будто подменили. Слушаю тебя… и мне кажется, словно ты все это в бреду говоришь. Как же мы, крестьяне, можем спорить с Каплан-беем? Вот в Горице попробовали заспорить со своим Малик-беем, и что с ними стало? Послушай меня, племянник, образумься! Ведь у тебя семья. С беем опасно ссориться: земля-то его… Лучше договориться по-хорошему. А нам суждено терпеть до тех пор, пока не сложим своих костей. Такая уж наша доля. И так оно было с нашими отцами и с нашими дедами, мир их праху и успокоение их душе!

Гьика закусил губу и раздраженно стегнул прутиком по ветке можжевельника, будто хотел сорвать на ней досаду.

— Нельзя всю жизнь только и делать, что говорить бею: «Слушаюсь, бей! Будет исполнено, бей!» Что же получается? Я в поте лица, не щадя сил, обрабатываю землю, а весь свой урожай должен отдать бею, тогда как мои дети остаются без куска хлеба! Но этого мало. Мы еще должны выражать бею свою покорность не только когда он обирает нас, но и когда бьет нас, бесчестит! Скажи на милость, дядя Коровеш, разве это жизнь, достойная человека? — воскликнул Гьика и с еще большей силой хлестнул прутом по можжевельнику.

Старик закурил, ласково посмотрел на Гьику и сказал:

— Правильно говоришь, племянник, очень правильно, но кто же осмелится тягаться с беем?

— Мы все! Кто же другой? Пусть даже нам придется погибнуть, но уж если умирать, так хоть сразу, это по крайней мере лучше, чем жить, умирая каждый день…

Тут разговор их прервался, потому что Коровеш заметил приближавшихся к ним четверых всадников.

— Видишь там верховых? — и он вгляделся пристально. — Это, должно быть, он со своими кьяхи.

— Да, он, — процедил сквозь зубы Гьика.

— Что ж, пойдем, — вздохнул старик, и оба крестьянина двинулись в сторону Каменицы, чтобы, миновав виноградники, выйти у Скалистого ущелья на дорогу и по ней добраться до села.

* * *

Между тем четверо всадников, свернув с шоссе, направились в сторону села. Один из них ехал впереди. Он был в охотничьем костюме, с двустволкой за плечами, биноклем и патронташем. Из-за пояса сверкала серебряная рукоятка револьвера. Одной рукой он сжимал поводья, в другой держал красиво заплетенный кожаный хлыст. Хозяйским оком всадник поглядывал на поля и виноградники и время от времени что-то бормотал себе под нос.

Это и был Каплан-бей, владелец поместья Дритас. У него вошло в обыкновение дорогой никогда не разговаривать со своими спутниками, а только внимательно поглядывать по сторонам да покуривать. А если перед отъездом из дому ему случалось побраниться с женой, тогда он всю дорогу был зол и мрачен.