Они и я

Обыкновенный греховный человек нашел бы в ней поддержку. Я должен серьезно переговорить с Диком. Я ему укажу, какой он подходящий муж для нее. Я уверен, что он может дать ей счастье на всю жизнь.

Вероника играла роль принцессы с маленьким Фуа — «роковым сэром Робертом» — в виде пажа. Что-либо более удачное редко появлялось на английской сцене.

Дик играл «Дракона без хвоста». Мы должны были лишить его хвоста; ввиду малых размеров сцены. Хвост у него некогда был. Но это длинная история; к тому же не было времени ее пересказывать. Маленькая Салли Сен-Леонар представляла жену. Робина — тещу.

Все зависит от настроения.

Сколько бед можно было устранить, если бы наука изобрела барометр для предсказывания перемены настроения. Как бы мы могли хорошо устроиться, зная, что в понедельник, например, мы будем легкомысленны, в субботу мрачны и в дурном расположении духа.

Я раз пригласила знакомого посмотреть пьесу «Частный секретарь». В начале мне было весело, в конце досадно на весь план пьесы. Возможность писать подобные пьесы и согласие актеров их исполнять, к стыду человеческой природы, объяснялось законом спроса и предложения. Что было, например, смешного в зрелище человека, запертого в ящике? Почему все должны хохотать, когда спрашивают булку? Люди ежедневно покупают булки — на станциях, в ресторанах и в булочных. В чем шутка? Что в этом смешного?

Если бы я мог предвидеть, я бы знал вперед, что в этот день я буду недоволен. Вместо того, чтобы взять билет на пантомиму, я бы пошел слушать лекции о египетских изделиях, которую читал один из моих друзей в Лондонской библиотеке.

Дети могли бы «зондировать» родителей, предупреждая друг друга, что с отцом надо держать «ухо востро», а мать бранится. Сами дети могли бы следить за барометром. Я помню дождливый день на даче под Рождество. Между нами находится член парламента, человек веселый, любивший детей. Находя, что детям скучно сидеть в детской взаперти, он вывернул наизнанку шубу и представлял медведя. Он ползал на коленях, рычал; дети, сидя на диване, смотрели на него. Но им это не казалось смешным, он и сам это вскоре заметил. Думая, что медведи надоели детям, он вообразил, что вид кита их позабавит. Опрокинув стол и усадив в него детей, он им объяснил, что они должны изображать матросов, потерпевших кораблекрушение. Что им угрожает нападение кита, который может опрокинуть их лодку. Накрыв простыней деревянную вешалку, изображавшую ледяную гору, он завернулся в макинтош и, ползая по полу, ударяясь головой о стол и предупреждая их об опасности. Дети оставались молчаливыми зрителями. Младший подал мысль, вооружившись вилкой, употребить ее вместо гарпуна, но эта выдумка не встретила сочувствия; предложение было отклонено по несогласию кита. Затем член парламента забрался на буфет, объявив, что он представляет собою орангутанга. Дети видели, как он нечаянно разбил миску. Тогда старший мальчик, выступив на средину комнаты, поднял руку. Член парламента, желая его выслушать, уселся на полке.

— Извините, сэр, — сказал мальчик, — нам очень жаль. Вы очень добры. Но мы сегодня больше не желаем видеть диких зверей.

Член парламента пригласил их в гостиную, где играла музыка. Детям позволили петь гимны. На другой день они пришли сами и просили члена парламента повторить игру с дикими зверями; но ему не было времени, он был занят письмами.

Пьеска всем понравилась. Викарий уверял, что он где-то видел эту пьесу ранее, но это невероятно. Автора многократно вызывали, причем за кулисами происходили пререкания. Наконец появилась вся труппа с Вероникой в середине. Я вижу в ней задатки первоклассной актрисы.

В следующей пьесе, моего сочинения, Робина и Бьют играли роль новобрачных, которые не знают, как приняться за ссору. Мне всегда казалось, что люди гораздо лучше ссорятся на сцене, чем в действительности. На сцене человек, решившись затеять ссору, входит и запирает дверь, он закуривает папиросу; если же он член общества трезвости, то наливает себе стакан содовой воды с вином. В это время его жена хранит глубокое молчание. Очевидно, он собирается ей сказать нечто неприятное, а болтовня может его рассеять. Пока он готовится к объяснению, она пробегает страницы нового романа или тихо ударяет но клавишам. Он переходит к вопросу с спокойствием человека, свободно распоряжающегося своим временем.

Она слушает его с напряженным вниманием, не думая ему противоречить, боясь прервать нить его мыслей. Она ограничивается краткими заключениями в таком роде: «Хорошо. Ты так думаешь. Положим, что все это так». Вставляя эти слова только тогда, когда он останавливается, чтобы перевести дыхание. И изредка укоризненно просит продолжать. Он продолжает. Наконец, когда он намеревается покончить свою речь, она обращается к нему, как партнер в игре, со словами: «Все ли ты сказал? Нет ли чего еще?» Иногда этим дело не кончается, и он самое лучшее приберегает к концу.

— Нет, — отвечает он, — это еще не все. Остается еще кое-что.