Они лезут

Однажды, моя бабулька, побратавшаяся с тенями и сквозняками, сошла с третьего этажа. Она провожала меня до магазина чуть ли не за руку. Надя не дрогнула. Они переглянулись. Бабуля была похожа на чёрный кокон в траурном тряпье, с глазами, переполненными зовом мертвецов. Каждый день она хоронит призрачной молитвой. Жизнь ей не мила. Её беспомощность – мнимая. Она присела на качели к Наде и вглядывалась каменным взглядом. Бабуля откинула костыль и обеими ногами отталкивалась от земли, чтоб ритмы её безумия и качели совпали. Надя не сводила глаз. Это было похоже на телепатическое послание. Меня пронзил холод. Качели скрипели, как метроном, отмеряя, сколько мне осталось жить. Кожа… моя кожа источала тонкий душок аммиака. Катетер! Догадка обожгла меня. Делаю вид, что не замечаю изменений. Бабуля улыбнулась, раздувая ноздри, а Надя дёрнула губой, чтоб в открытую не улыбаться. Может… пора завязывать с планом?

– Воздухом надо иногда дышать, – запричитала бабка. Морщинки забегали на её лице. Я знала, она насмехается. – Кто эта девочка? – бабка спрашивала о Наде, а смотрела на бегущую собаку.

– Надя. Мы с ней занимаемся, – я держалась, как на допросе.

Костыль хрустнул, а собака протяжно взвыла, удирая на трёх лапах. «Чует хищника. Вот только я глупее животного не вижу, кто передо мной.» – Мысли таяли, как маргарин, будто их бережно слизывали.

– Ко Дню рождения, надеюсь ты закончишь? – бабка смотрела прямо. Её открытый рот жадно ловил воздух. Она злилась. К кому из нас относился вопрос? Бабка кошмарила меня неизвестностью. Надя, как дрессированная мартышка, ёрзала с умным видом.

– Так, когда у тебя День Рождения? – вкрадчиво спросила Надя.

– Через месяц, – «Она готовит мне подарок? Она с бабкой…»

Я понимала, что приближается день, когда я буду горько поплачусь за нашу фальшивую дружбу. Я должна была … искренне идти на закланье. Нужно выкарабкиваться. Бабуля нелюдима. Откуда Надя её знает? Я лишаюсь ума… нет, я в уме, но весьма в своеобразном… Если я безумна, то это нормально? Я лишена и безумия! Вот бабка – безумна. А я ещё не доросла до её уровня. Скоро, совсем скоро с такой жизнью я пополню ряды…События крутятся как в центрифуге – это рабство созерцания. А я вырвалась. Ведь я вне ума! Я ничего не понимаю. Я объелась Надиной дружбы и стала жертвой собственного плана! Интересно, Надя тоже так думает? Время бежит, всё перемешалось. Ещё ничего не кончилось, а уже ничего нет.

Бабуля приподнялась, пнув свой сломанный костыль, выпрямившись во весь рост. Хромоту заменила лёгкая походка. Неужели её старость тоже изощрённый план? Кто она?

Надя гладила меня по руке. Я дёрнулась. Чёртов подарок, не хочу! Я вырвала руку.

– Твоя бабушка очень милая, – простодушно поделилась Надя, словно никаких странностей не было.

Мысли в раскоряку. Я кивнула. Надя. Она ведь никогда не врала. Горгулья – это фигурально? Или реально? Меня пробила дрожь. Слезы жгли глаза, но я гнала их прочь. Нельзя показать ей свою слабость, дать понять, что я выхожу из игры. Тишина, казалось, плакала по мне.

– Может, больше без горгулий? – непринуждённо кинула я.

Её склеры покрылись песком, просеивая мысли на добрые и не очень, словно предложение было оскорбительным. Потом всё пришло в норму.

– Конечно, – она улыбнулась.

Бабка и Надя… что за химеры?

Глава 4. Провокация.

Тёмные будни вырывались с календарями и лишь редкие рубероидные полосы служили отражением прежней жизни – забытой и безрадостной. Школа молчала, наблюдая за моим преображением.

Немые взгляды карабкались не по моей спине, а по лицу с недоверием. Я слышала ехидные смешки, что без Нади я – никто. Неужели я сама не способна на перемены? Наша качель осиротела. Я отступала от плана, не приходила, но Надя продолжала нести в одиночестве нашу клятву за двоих и упорно приходила. Иногда ей удавалось подлавливать меня.

Паша… Взгляд его, проницательный, всё чаще задерживался на мне. Он выбрал Надю, но в глазах его крутился мысленный эксперимент: «А что, если…?». Свет преломлялся на острых углах школы, и Пашка вытекал горбатой тенью. Он казался плоским и ненужным самому себе. Его тень – ровная, гордая, отражала Пашку в прошлом, уверенного, невозмутимого. Надя знала: Пашкину симпатию мотает, как флюгер, на общественных ветрах. Милая, любезная, но безразличная к нему, она держала его на поводке, как собственность, которой можно выгодно козырнуть. Он сильный. Он выбирает! Но ходит выть к ней. Голос его дребезжит, как струны старого рояля, извергая что-то про сухую любовь. Звуки оставляют чернила на Пашкиных руках в виде грязных синяков. Он колотил стену в одиночестве и кричал нам за километр. Казалось, эти крики обращены мне… По-другому он не умеет. Между мной и Пашкой витало много недосказанного.