Они лезут

Я – невыносимая ночь, аукаюсь ежемесячными исполнительными листами. Эти церберы угрожают разрушают хрустальный мир в новых семьях и вытягивают финансовые соки из кошельков в пустую. А мои жиденькие просьбы о новой толстовке вгоняют в серые схемы сокрытия зарплаты. Никто не желает тратиться на мёртвое прошлое. Родители знают, что если я умолкну – в однокомнатной квартире старческого призрака освободилось место. Марля, венчающая бабушкино безумие, только радует пустые сердца.

***

Два года уксус Домостроя разъедал меня. Я часто застывала на месте, словно манекен, взгляд мой становился влажным и отстранённым. Отчуждение, как сепсис, набирало силу в патогенной квартире, где любовь умерла, возродив альтруизм бабки тянуть бесхозную дальнюю родню. Они пропахли опекунскими! У меня не осталось надежд на свои же деньги. Иногда я подкидывала просьбы о новой толстовке – для контроля, не все ли деньги спустили под ноль. Я рыдаю ночами в подушку, потому что не за горами выпускной: приходит конец юной жизни и без того, насыщенной проблемами. Я не смогу оплатить даже парикмахерские курсы, потому что опекунскими накормили «сироток». Бабушка жертвует мной и мотивирует – ради деток надо держаться и помогать.

«Что мне делать?» – «Удачно выйти Замуж».

«Платья нет…» – «В толстовке!»

Мир плыл. Раньше хоть слёзы смазывали трещины. Я сама с собой говорю словами бабки. На моих острых плечах, словно у голодающей птицы, болтается прожжённый халат тёти Люды – пригретой щербатой нафталинщицы, родственницы с выводком внучек, и высосанное будущее. Кто ж знал, что с халатом наследовалась и ушлая щербатка? Меня бесил такой довесок, но не хватало сил злиться. Я недавно вышла из больницы после пневмонии. Даже в этом состоянии, когда вместо человека – живые мощи, бабушка не обнаружила, что моя душа не вылечилась больничным раем. А такой умышленный отдых в конце учебного года – счастье неземное.

– Приходила Светка, – бабка с иглой извивалась над дырявым носком, – Я ей отдала твоё пальто.

«Зачем же?» – Я вздрогнула. Сажа на сердце, но голос не выдал:

– Я бы доносила, – «Она шьёт или проклятье насылает?»

– Оно на тебе как на корове седло! Тощая… Висит уже год, моль жрёт. Светка сносит. Жалко? – не унималась бабка, – Троюродная, значит, не сестрёнка? – она мигала: «Сестрёнка! Сестрёнка!» – игла влетела в носок.

– Я бы отдала после примерки, – «Голова разболелась», – Я покосилась на иглу.

– Примерку тебе подавай! Сходи-ка в гости к Светке, «примерь» пальто, да и попроси вернуть.

– Как же я верну?

– Вернёшь, коль так хочешь! Скажешь, что не сестра она тебе, так с лестницы спустит вместе с этим пальто.

– Бабушка! Злая ты… ты бы меня ещё к тёте Люде отправила за старой посудой, – «Уже не впервой.»

– Людмила Анатольевна – святой человек! Четверых внучек одна поднимает. Няню ищет.

– Учила бы лучше. Они у неё бешеные. Я чуть не споткнулась о младшую – носится, как угорелая.

– Она их и учит жизни! Детишки смышлёные…

Код, … домофон… бабка жужжит про пиявок – родственнички до гроба! Ошибаются не напрасно – бабка их кормит и поит. Злобствует, почему я их гоню. Лучше бы кошек кормила. Вдовствует тётя Люда. Я уже слышала, какая она Святая! Вот опять… Я им машину поцарапала. Нужно подсыпать слабительное. Снова про выводок… Они склевали мои деньги! Я чувствовала, как комната начинает медленно вращаться и вскричала:

– Бабушка, ау! Они катаются к нам, как в столовую!

– Мала судить! – ворчала бабуля, – Я росла с Людой. Опекунские принесли. Схожу. Конфеток деткам куплю – карамели. Тебе узелок принесу от старшенькой. Перегладим, подошьём, глядишь, на две ложки сахара в день хватит!

«Бабка экономит всё, даже дым!» – промелькнуло в голове с горечью.

***