Они пришли ко мне…

— Ощущение, которое тебя затягивает, ты сказал — опустить руки, сдаться. Усиль его.

— Ты смеешься надо мной? — довольно злобно спросил он. — Зачем его усиливать, когда я пришел к тебе от него избавиться? Я и так потерял все, что мог.

Я пожал плечами.

— Ну тогда ослабь, — посоветовал я. — А лучше вообще избавься.

Он хотел было ответить что-то возмущенное, но кажется, понял, выдержал паузу.

— Ты хочешь сказать, — медленно проговорил он, — что усилить я могу, а избавиться — нет?

Ох, друзья мои, как сильно я не люблю умных клиентов! Вот что прикажешь на это ответить? Я этого не знал, поэтому сказал:

— Понятия не имею, что ты можешь, чего не можешь. Видимо, избавиться не можешь, раз пришел. Попробуй усилить, глядишь, тебя и порвет как Тузик грелку.

Мой пофигизм по поводу его жизненной трагедии, кажется, сработал. По крайней мере он сидел с открытым ртом пару минут, а потом плюнул:

— Ладно, я пошел. Разочаровал ты меня, Ройтман.

Я горестно вздохнул и забрал со стола его деньги. Пока я засовывал их в кошелек, он возился с сумкой, потом вроде стал шнурок завязывать. Я не стал с ним в догонялки играть, убрал кошелек на место и посмотрел на него, стоящего, с завязанными шнурками и сумкой на плече.

Он сказал:

— Ройтман, ты наглый идиот.

— Обидеть слабого Ройтмана всякий норовит, — ответил я.

Он сел.

— Ну, что там надо усиливать?

— Не помню, — сказал я, — да и время наше кончилось.

Вот тут он и правда взбесился! Стал орать. Что таких козлов как я, что такой непрофессионализм и прочее, что в гробу он видал, чтобы я ему деньги отдал и т. д.

Я говорю:

— Со всем согласен. Кроме денег. Деньги не отдам.

Он прищурился:

— Ты что, со мной драться будешь?

— Нет, — сказал я, — это ты со мной драться будешь. А я буду защищать свой кошелек.

— Проиграешь, — усмехнулся он.

— Возможно, — я пожал плечами.

Он замолчал. Напряжение в комнате зашкаливало.

Я встал и открыл перед ним дверь.

Бедняга. Он лихорадочно искал выход.

— Я беру еще один час, — он полез за кошельком.

— Извини, — сказал я, — сейчас у меня ланч по расписанию (эти ланчем я чуть было все не испортил, и откуда это слово дурацкое выскочило?!)

— Ланч у тебя.. ланч.. кушать подано.. овсянка сэр… Ройтман, помоги мне, Ройтман, я опять проигрываю.. и здесь с тобой проигрываю.

Он заплакал.

Хочу сказать, что я уважаю мужчин, которые умеют плакать. И это уважение помогло мне его не жалеть.

— Послушай, — сказал я, — я готов заниматься твоими проигрышами после ланча. Запишись у секретаря. А сейчас ты бесплатно используешь мое время.

Он плакал, рыдал в сжатые кулаки.

— Ладно, — сказал я, — сиди, не драться же мне с тобой в самом деле. Я скажу девочкам, что ты тут остался.

И я ушел, не дожидаясь его реакции. Хотя, если честно, есть совершенно не хотелось.

…

Конечно, он пришел, хоть я и беспокоился, что спрыгнет. И я зауважал его еще больше.

Хотя.. если бы он выбрал проиграть — я бы тоже понял: иногда важно просто опустить руки.

История №23. О боли

Она сказала, что всю жизнь у нее болит душа. Болит то сильнее, то меньше, но болит всегда. Она сказала:

— Я несу свой крест.

— Покажи, — сказал я.

— Ты разве не видишь? — спросила она.

Я посмотрел повнимательнее.

— Нет, — сказал я. — Креста не вижу.

Она попыталась улыбнуться.

— Ты же понимаешь, о чем я.

— Открою тебе страшную тайну, — я пожал плечами, — я не телепат.

— Ок, — сказала она, — слушай.

Она рассказала мне всю свою жизнь. Как автобиографию. «Сдала» все свои секреты, замужества, разводы, отношения, взлеты и падения. Ее жизнь показалась мне необычной, яркой, разной. Когда она замолчала, я сказал:

— Интересно, прямо как роман.

— Да, — она грустно кивнула. — Роман без конца.

— Ну, до конца тебе еще лет 40, я надеюсь, — сказал я.

— Не хочу! — отрезала она. — Не могу больше! Хочу сдохнуть.

Я искренне удивился:

— Почему?

— Сколько можно мучиться? — ответила она вопросом на вопрос.

— Послушай, — сказал я, — по-моему то, что ты называешь «мучиться», и есть жизнь.

— Бред, — диагностировала она.

Я пожал плечами.

— Как скажешь.

Она помолчала.

— А ты мучаешься? — неожиданно спросила она.

— Сейчас не особо. Скорее раздражаюсь.

Она усмехнулась.

— Я не про сейчас. Вообще, в жизни.

— Ну, — я задумался, — мучаюсь я обычно, когда происходит что-нибудь плохое. Например, с женой если поссорюсь, мучаюсь ужасно. — Я поежился.

— А часто ты ссоришься с женой?

— Да все время! — признался я. — Она у меня ужас какая скандальная!

— Что-то не похоже, чтобы ты мучался, — сказала она с подозрением.

— Нет, конечно, сейчас мы не ссоримся!

Она вздохнула, так тяжело, что мне стало ее жалко.

— Послушай, — сказал я, — ты меня прости, но я тебя не понимаю. Ну я тупой, да, но уж какой есть. Я чувствую себя виноватым перед тобой.

— Ты не должен, ты психолог, — заклеймила она меня.

Я промолчал. Что тут скажешь?

— Ты можешь снять меня с креста? — спросила она замогильным голосом.

— Не могу, — сказал я вредным голосом.

— Попробуй, пожалуйста, — жалобно так.