Они пришли с юга

Карен теперь часто вздыхала, ходила понурая, она побледнела, веселые ямочки почти не показывались больше на ее лице. Весь день сидела она у конвейера на фабрика готового платья, домой приходила усталая, но не могла, как Якоб, сразу лечь спать. У нее всегда находилось дело, Вот теперь она перешивала форму, которую Мартин надевал, когда ходил на собрания в ДСШ, – надо было пристрочить молнию, спороть нашивки и перекрасить куртку в темно-синий цвет. Мартин больше не посещал собрания – союз захирел. Галстук Карен еще раньше подарила одной из девочек-соседок, а та сделала из него косынку на голову. Якоб ложился на диван, прикрыв лицо газетой. Каждый вечер он мылся, обедал, проглядывал газету и засыпал, потом пил кофе и снова засыпал. И так повторялось изо дня в день. «Что ж, видно, я старею», – говорил Якоб, пожимая плечами.

Дело в том, что Якоб все-таки устроился на работу – право, он не заслужил такой удачи, этот закоренелый упрямец, не желавший работать на немцев. И, судя по всему, работа могла стать постоянной. Якоб заменял на заводе заболевшего кочегара. А кочегар этот был больной старик, и ясно было, что он не долго протянет. Конечно, Якобу повезло; но Карен твердила: «Погодите радоваться раньше времени, как бы не пришлось потом слезы лить…»

Время шло, лето принесло светлые ночи, в погребе зазеленел мох, а во дворе между камнями пробилась сочная зеленая трава. Через открытые настежь окна в комнату струился свежий воздух. Карен раздобыла где-то деревянный ящик и посадила лук-сеянец и кресс-салат»

– Вот и у нас есть теперь маленький огород, – радостно говорила она.

Лаус вернулся домой с военной службы – он демобилизовался и был очень доволен. Они с Гудрун решили пожениться не откладывая – как только Лаус устроится на работу. Гудрун уже подыскала квартиру, куда они могли бы переселиться к осени. Квартира была, правда, в старом убогом домишке, но все же это лучше, чем ничего. И то ее удалось получить только потому, что кто-то из родственников Гудрун сумел договориться с управляющим, сунув ему в карман стокроновую бумажку.

Каждое утро Лаус садился на велосипед и объезжал всё механические мастерские в городе, где могли понадобиться рабочие. Когда Мартин возвращался из школы, Лауй обычно лежал на диване среди кучи разбросанных газет и еженедельников, и с первого взгляда было видно, что работы он не нашел. Мартин ставил кофейник на газ, радуясь, что дома есть хоть одна живая душа, есть с кем словом перемолвиться.

– А что если пойти к дяде Вигго – вдруг он поможет мне устроиться на работу? – сказал как-то Лаус.

– Не поможет он, – ответил Мартин.

– Почему, черт побери? Сам он хорошо устроен, отрастил брюхо, целый день покуривает сигары, как военные, которые тоже ни черта не делают, а жалованье получают. А куда мне податься? Мне нужна работа, я хочу жениться, выхода у меня нет, а тут еще эта квартира, упустить ее нельзя – где мы возьмем другую? Завтра поеду в Орхус и попытаю счастья.

Лаус, не щадя сил, гонял по городу в поисках работы, но все без толку. Правда, профсоюзные руководители и представители властей частенько намекали ему, что, мол, для того, кто не ленив, найдется работа в Германии.

* * *

Мусорщик и его жена съехали с заднего двора. Они решили разойтись, хотя соседям казалось, что в последнее время они наконец-то зажили мирно – по целым неделям не устраивали драк.

Три дня их квартира пустовала, а потом туда вселились новые жильцы. Все соседи прилипли к окнам, когда во двор въехала подвода с вещами. Любопытно ведь, что за мебель у новых жильцов – дорогая ли, дешевая ли. Но имущество приезжих не представляло собой ничего достопримечательного. На одно только обратили внимание соседи: новоселы привезли много книг, целые ящики с книгами. Ни у одной семьи с заднего двора не было книжных полок. Однако новый хозяин квартиры – широкоплечий, загорелый, под расстегнутой рубахой видна волосатая грудь – на первый взгляд был совсем непохож на ученого. Он сам помог грузчикам внести мебель наверх, и по его ухваткам ясно было, что ему не впервой таскать тяжести. И он и его жена были молоды – немногим больше тридцати. Жена была очень миловидная, пухленькая, с мягким выражением лица, темноволосая и темноглазая. Они прибили к двери маленькую табличку, на которой было написано: «Пребен Фойгт».

– Как хорошо, что у нас такие славные соседи, – сказала Карен.

Она в первый же день завязала знакомство с новой соседкой и уже знала, что Фойгт – рабочий, а до женитьбы плавал матросом.

– Поглядим, – сказал Якоб.

– Они так уютно устроились, – продолжала Карен. – У фру Фойгт все кипит в руках. И сравнить нельзя с неряхой-мусорщицей. Подумать только, какие разные люди бывают. И, видно, они дружно живут, они так ласково, уважительно говорят друг с другом.

– Гм, – хмыкнул Якоб. – А где же он плавал, на каких кораблях?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю.

Однажды, вернувшись с работы, Карен обнаружила, что в щель под дверью просунута какая-то газета. Карен подняла ее и развернула.