Они шли убивать. Истории женщин-террористок

Эта простота, жестокая простота, игнорированье зла вызвали у меня резкий ответ, смотритель удалился. Час спустя он вновь явился с «покорнейшей просьбой» спуститься в канцелярию с ним. Там остаются три амнистированные, не пожелавшие принять эту милость и отказывающиеся выходить из тюрьмы, пока не выпустят последнюю оставшуюся.

— Нам очень больно и нет желания омрачать этот радостный день прискорбными последствиями, которые могут быть вызваны отказом амнистированных добровольно удалиться из тюрьмы. Придется прибегнуть к силе — позвать солдат… Мало ли что может случиться… От вас зависит предотвратить это несчастье. Мы вас не можем, выпустить без распоряжения свыше…

Спускаясь в канцелярию с начальником, я смутно, как через густую дымку, замечала солдат с ружьями в коридорах внизу, незнакомых фешенебельных дам, бегающих джентльменов. В самой канцелярии, полной чиновной мелкотой, в одном из углов, тесно прижавшись друг к другу, стояли мои однокамерницы, дорогие девочки, облитые слезами, с выражением такого отчаяния, что нельзя было не понять всей терзавшей их муки. Мы дошли до выходной двери на вольный двор, обнялись крепко, навсегда, и я вернулась в уже просторную для меня одной камеру.

Наступил тюремный покой, полный неизвестности. Чуть ли не на второй день по освобождении политических, уголовные женщины подняли знамя бунта. Они потребовали помощника начальника и заявили требование освобождения и их, применения и к ним амнистии.

— В церкви читали — всем свобода, для чего же нас держите?

На попытку смотрителя вразумить, растолковать манифест шумевшим женщинам, они бросились на него с кулаками. Вечером сидевшие в одиночках выбили стекла в окнах, порезав себе руки, раскровянив лица, пели революционные песни, поддерживаемые общими камерами, и снова требовали своего освобождения. Конечно, они мало понимали значение манифеста, по которому для них все оставалось по-старому. Их, разумеется, скоро угомонили размещением по карцерам, предоставив им подлинную русскую свободу. Первопричину этого женского бунта начальство отыскало все в тех же зловредных «политиках»: будто бы амнистированные, уходя на волю, обещали освободить всех арестантов. «Подождите, — будто бы кричали освобождаемые, — мы вас выпустим». Сомнительно, чтобы подобное могло говориться, хотя отдельное какое-либо лицо могло, конечно, сказать при прощании эти приятные слова, — отчего же не порадовать убитого судьбой…

Тюрьма эту ночь, кажется, только эту ночь, оставалась пустой от политических. Ночь стояла темная, кое-где на небе проглядывали минутами одинокие звездочки. За полночь я открыла свое окно, из которого хорошо были видны, как по ту, так и по другую сторону окна пустых камер. При легком звездном свете эти черные дыры казались открытыми могилами, из которых вышли, воскреснувшие. «Действительное ли это воскресение, — думалось, — и навсегда ли останется пустым этот склеп, не вернется ли старое?»…

Как бы в подтверждение моему пессимистическому настроению, в следующую же ночь послышалось привычное отпирание ворот и грохот вкатывавшихся карет. Эти звуки, как барабан солдата, будят всегда заключенного, вызывая в душе какую-то непонятную тревогу, жуткий страх.

«Раз, два, три», — считала я, стоя у окна, всматриваясь напряженно в непривычную пустоту и с бьющимся сердцем решала вопрос: «что это — конец свободе, всему конец? Снова опустошение страны?» Утром доктор, зашедший осведомиться о здоровьи, объяснил, что то перевозили из «Крестов» тех, кого собирались судить. Между ними не было ни одной женщины.

В тюрьме много раньше прозорливцы, видевшие на три сажени под землей, предсказывали оправдание пословицы — «Свято место не бывает пусто» и что ничто не изменится. Раздались страшные слова, но вреда от того никому не произошло, и тюремщики продолжали сидеть на своих местах, они крепко держали ключи в руках, поджидая новых или даже прежних пленников. Потом стал циркулировать настойчивый слух, будто манифест взят обратно. Слухи эти упреждали только развернувшиеся потом события и подтвердили верное чутье предсказателей.

Глава 19 Судьба арестованных 16–17 марта

По нашему делу, по делу арестованных 16–17 марта 17-ти человек, состоялось постановление суда о прекращении дела за недостаточностью обвинительного материала. «Что мы, разбойники, что ли, станем судить на основании одних показаний филеров?» — говорил секретарь суда родным арестованных. И, тем не менее, амнистия пятерых обошла. Меня выпустили полторы недели спустя, по настоянию «Союза Союзов»; Леонтьеву — вследствие психического расстройства, выразившегося в покушении два раза на самоубийство — в Литовском замке и в Петропавловке. Троих — Боришанского, Сидоренко (Трофимова) и Маркова — судили 21 ноября 1905 г. в военно-окружном суде, по обвинению в покушении на жизнь Трепова. У них при аресте были обнаружены взрывчатые вещества и, кажется, револьверы. Суд отнесся к ним не в меру сурово, приговорив всех к долгосрочной каторге.