Они стояли насмерть

— Нам надо веревку, — сказал Норкин, осмотрев комнату.

Сторож удивленно посмотрел на него, перевел взгляд на Никишина и переспросил:

— Веревку?

— Ну, да! Веревку. Найдешь или нет? — нетерпеливо повторил Норкин.

— Есть веревка. Как ей не быть? Это мы в один момент… И куда она запропастилась?.. Когда не надо, так под ногами путается, — ворчал сторож, шаря по всем углам. — Нашёл! — воскликнул он, поднимая над головой связку, веревок.

Никишин осмотрел их, несколько раз дернул и покачал головой:

— Слабоваты…

— Сойдет, Саша! — махнул рукой Норкин. — Мы тебя, папаша свяжем. Давай руки.

— Какой я вам папаша, — криво усмехнулся сторож. — С десятого года я.

— Да ну? — удивился Никишин, всматриваясь в его морщинистое лицо.

— Ей-богу!

— На войне ногу потерял?

— Не… баловался… Поездом отрезало. — И вдруг сторож заговорил быстро, быстро, словно боялся, что его Не дослушают: —Тогда вроде и не очень горевал, а теперь тоска одна! Ушел бы куда глаза глядят, да куда я такой? Увидел вас — и сердце зашлось… От немцев только и слышно, что Москву и Ленинград взяли…

— Врут! — перебил его Никишин, скручивая веревкой руки.

— Это, конешно, как водится, — согласился сторож. Связанного сторожа положили поближе к печурке.

— Не поминай лихом, — сказал Никишин. — Тебе связанному легче оправдываться будет.

— А ну их! По полотну не ходите — стерегут! Норкин кивнул головой, снял с шеи кашне и осторожно засунул его конец в открытый рот сторожа.

— Свой мужик, — сказал Никишин, выйдя на крыльцо. — Можно бы и не затыкать.

— Надо. Если свой — ему лучше. А если прикидывается?

После тепла комнаты мороз кажется еще сильнее. Щиплет нос, щеки, но спать уже не хочется.

— Саша, ты иди к шлагбауму, — сказал Норкин после небольшого раздумья. — Увидишь одиночную машину или повозку — опускай брус и молчи. Если их будет много, дождемся пока они вылезут, а потом и бей. Ты, Николай, заботься о «языке».

— Добро, — ответил Никишин и ушел к шлагбауму. Только под утро, когда небо начало чуть сереть, из-за поворота вынырнули два низкосидящих белых глаза и к опустившемуся шлагбауму, плавно покачиваясь на неровностях дороги, подкатила легковая машина.

— Тихо, — шепнул Норкин, оттягивая затвор автомата.

Осветив бревно, машина остановилась, заскрипев тормозами. Открылась дверца, и на дорогу, лениво разгибая спину, вышел офицер в шинели с меховым воротником. Он закурил и стал прогуливаться около машины.

Норкин пополз к нему. Оказавшись в тени машины, он резко откинул назад капюшон, обнажил черную матросскую шапку с тускло поблескивающей в лунном свете звездочкой и, вскочив на ноги, бросился к машине. Одновременно с ним из снега поднялись еще две черноголовых фигуры.

В машине кто-то вскрикнул. Офицер обернулся назад, выхватил пистолет и, почти не целясь, выстрелил.

Любченко почувствовал удар в живот, сделал по инерции еще несколько шагов и, по-медвёжьи облапив офицера, рухнул вместе с ним в снег. Руки его нащупали горло врага, впились в него, но тупая боль в животе разлилась по внутренностям, и мышцы сразу стали чужими, непослушными. Тело обмякло, медленно свалилось с задушенного врага.

Норкин и Никишин, подскочив к машине, распахнули ее дверцы и, как кули с мукой, выбросили из нее двух немцев. Шофер вцепился зубами в руку Никишина, но тот взмахнул ножом, и фашист свалился в снег. Никишин окинул взглядом место схватки и увидел распластавшегося на снегу Николая. Александр склонился над ним. У Люб-ченко лицо было мертвенно-бледным, бескровные губы жадно хватали снег.

Норкин давно справился со своим противником и заглянул в машину. Там, прижавшись к сиденью и закрыв лицо руками, сидел еще один офицер. Норкин выволок его за ноги из машины. Офицер сопротивлялся, хватался руками за сидение, стенки машины и отчаянно верещал. Никишин подбежал на помощь к лейтенанту и ударил фашиста кулаком по голове. Тот сразу присмирел.

— Любченко ранен, — переведя дыхание, сказал Никишин.

— Кончай с этим, а я перевяжу Николая. Любченко, почувствовав прикосновение рук, открыл глаза, сел и, болезненно морщась произнес:

— Чуть-чуть царапнул… Перевяжите, да я пойду…

— Ладно, Коля, не шевелись.

Привычные руки быстро сделали перевязку. С помощью лейтенанта Любченко встал, всунул валенки в крепления лыж — и замер.

— Если можешь, Коля, то иди тихонько в лес. Мы догоним, — сказал Норкин.

Медленно передвигая ноги, сильно наваливаясь на палки и слегка пошатываясь, Любченко пошел в лес. Ни жалобы, ни стона не вырвалось у него сквозь стиснутые зубы. Только негколько маленьких капелек крови на искусанных губах объясняли многое.

Посмотрев ему вслед, Норкин вернулся к машине. Они с Никишиным сбросили в нее мертвых, сломали мотор и вместе с пленным офицером пошли по следам Николая.

2

Потрескивают от мороза деревья. Все живое спряталось и лишь три человека идут по лесу, кашлем нарушая тишину. Любченко давно выбился из сил и его положили на самодельные носилки. Сейчас их несут Норкин и Никишин, а фашист спокойно идёт впереди.

— Отдохнем, — сказал Никишин, опуская носилки И падая в снег рядом с ними.